Главная / Наука / Очерк о научном пролетариате. Часть 2

Очерк о научном пролетариате. Часть 2

Очерк о научном пролетариате. Часть 20

Отчуждение товара научного труда (целесообразная, сознательная деятельность человека, направленная на удовлетворение потребностей индивида и общества)

Товаром при капитализме является не только рабочая сила ученого, но и продукт его труда, в нашем случае информация. В научном мире самой очень распространенной формой выражения нового знания является научная статья. Она была придумана еще в XVII веке, чтобы заменить ученым мужам личное общение. При капитализме же научная статья становится продуктом, за который платит либо её потребитель, либо сам производитель за возможность бесплатного использования для остальных.

Очерк о научном пролетариате. Часть 21

Журнальный бизнес переживает свой расцвет во второй половине ХХ века. Бурное совершенствование науки закономерным образом привело к тому, что издательствами завладели энергичные предприниматели, торговля доступа к научным познаниям стало весьма прибыльным делом, рынок быстро монополизировался. Наикрупнейшее издательство Elsevier по капитализации превосходит Сбербанк России. В цифровую эру монополисты смогли сократить цены на расходы, но при этом сильно завысить цены на подписки. Немалая часть их клиентов – это университетские библиотеки, у которых просто нет выбора: в неприятном случае сотрудники университета останутся без информации. Следующая цитата из статьи английского писателя, бывшего иммунолога Стивена Бьюрани, опубликованной в газете «The Guardian», отлично обрисовывает бизнес-модель монополистов в издательском бизнесе, таких как Elsevier, Springer, Wiley, Informa.

«Ядро деятельности издательского дома Elsevier составляют научные журнальчики, еженедельные или ежемесячные издания, в которых ученые делятся друг с другом плодами своей работы. Несмотря на узкую аудиторию, научная периодика — бизнес достаточно внушительных масштабов. Насчитывая более 19 миллиардов фунтов стерлингов общих глобальных доходов, он по своим размерам занимает промежуточное положение где-то меж индустрией звукозаписи и кинопроизводством, правда отличается гораздо большей рентабельностью. В 2010 году спецотдел научных изданий Elsevier сообщил о доходе в 724 миллиона фунтов стерлингов, приобретенном всего с двух миллиардов продаж. Это была 36-процентная разница — выше, чем зарегистрированная в том же году такими компаниями, как Apple, Гугл или Amazon.

Правда бизнес-модель Elsevier не на шутку озадачивала. Чтобы заработать денежные средства, традиционный издатель — скажем, журнал — сначала должен покрыть огромное количество издержек: он платит авторам за статьи; прибегает к помощи редакторов для подготовки, дизайна и проверки статей; платит за распространение готового продукта среди подписчиков и розничных торговцев. Все это недешево, и успешные журналы (печатное периодическое издание) обычно получают примерно 12-15-процентную прибыль.

Метод заработать на научных статьях выглядит очень похоже — за исключением того, что научным издателям удается избежать большинства фактических издержек. Ученые сами руководят созданием своих трудов — получая в основном правительственное финансирование — и предоставляют их издателям бесплатно. Фирма-издатель платит научным редакторам, которые оценивают, стоит ли работа публикации (выпуск в обращение экземпляров произведения, представляющих собой копию произведения в любой материальной форме, в количестве, достаточном для удовлетворения разумных потребностей публики исходя из), и инспектируют ее грамматику, но главная часть редакционной нагрузки — проверка научной достоверности и оценка тестов, процесс, известный как экспертная оценка — ложится на плечи ученых, работающих на добровольческих началах. Затем издатели продают продукт институциональным и университетским библиотекам, опять-таки финансируемым правительством, чтобы их читали ученые — которые в собирательном смысле сами и являются основными создателями этого продукта.» [11]

Такой откровенный паразитизм и грабеж вызывал возмущение не только лишь ученых. В 2011 году британским журналистом и политическим активистом Джорджем Монбиотом была размещена статья «Помещики в науке», приведем цитату оттуда:

«Вам может быть не по душе, что Руперт Мёрдок взимает 1 фунт стерлингов за дневной доступ к газетам Times и Sunday Times. Но вы, по крайней мере, сможете за сутки прочитать и скачать сколько угодно статей. Прочтение же одной публикации издательства Elsevier стоит 31,5 бакс. Издательство Springer берет почти 35 евро за статью, Wiley-Blackwell — 42 бакса. Хотите прочитать десять — десять раз и заплатите. И эти журналы сохраняют авторские права надолго. Желаете прочитать старую публикацию 1981 года? Заплатите 31 бакс 50 центов». [12]

Российский рынок научных публикаций монополизирован издательским холдингом Pleiades Publishing, принадлежащим Александру Шусторовичу. Компания издает большую часть англоязычных версий статей РАН при участии Springer Nature. Русские версии издаются издательством «Наука», также принадлежащим ему.

Альтернативной моделью является модель открытого доступа, которая начала личную жизнь в цифровую эпоху. Вы должны заплатить издателю за все издержки, связанные с рецензированием и правкой публикации, а за это ваша статья будет доступна бесплатно в инете. Для журналов открытого доступа имеются различные варианты бизнес-моделей, в ряде случаев за публикацию платит не создатель, а журнал субсидируется университетом или существует даже за счет рекламы. Преимущество таковой модели лишь видимая: слишком большая конкуренция за публикацию в престижном журнальчике, зато расцвели пышным цветом «теневые» журналы, которые опубликуют что угодно за ваши денежные средства.

Предположим, вы хотите, чтобы о вашем открытии узнало как можно больше людей. Тогда вам надо послать статью в престижный журнал, который чаще цитируется, который обладает более высочайшим рейтингом. Он определяется импакт-фактором – показателем, определяющим частоту цитирования журнальчика за трехлетний период. Учет этого показателя проводит американская компания Thompson Reuters. И если первоначально этот показатель использовался в библиометрии, то в последние три десятилетия он перевоплотился в этакую меру престижности журнала. В высокоимпактовый журнал пробиться не так просто напросто. Вас, конечно, могут опубликовать в вашей родной стране на родном языке, но местечковый журнальчик может просто не учитываться в системе Web of Science, которая принадлежит Thompson Reuters, и о вашем открытии могут просто напросто не узнать.

Сам факт публикации статьи, порядок в списке авторов, а также показатель журнала, в котором она опубликована, позволяет капиталисту оценивать производительность труда научного работника (или Сотрудник — субъект трудового права, физическое лицо, работающее по трудовому договору у работодателя и получающее за это заработную плату) без воззвания к его содержанию, исключительно формально. И если 40-50 лет назад у ученого еще была вероятность тратить много времени на кропотливое изучение какой-либо проблемы, то сейчас определяющим является «темп и рейтинг» публикаций. По этой причине, как и в случае (в древнегреческой философии Случай в страховании Случай в финансах Случай в гражданском праве Случай в уголовном праве Случай — название ряда фильмов) с грантом, публикация становится самоцелью, подменяя собою первоначальную, истинную цель научного труда. Разумеется, откровенную лженауку в престижном журнальчике не опубликуют (рецензируют-то сами ученые), однако ориентация на количество ведет за собою неизбежную потерю качества, а также исследование безопасных, нерискованных заморочек, которые мало значимы для общества, зато результаты по ним гарантировано опубликуются. Левинс и Левонтин отмечают, что значимая часть огромного количества публикаций сегодня – это шумовой взрыв.

Очерк о научном пролетариате. Часть 22

Еще один порок, вызванный системой (множество элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которое образует определённую целостность, единство) «Publish or Perish» (публикуйся или умри) – это возрастающая невоcпроизводимость полученных результатов. Особенно это характерно для биомедицинских исследований, просто потому что формат научной статьи (Статья в журналистике — один из основных жанров) не позволяет с точностью описать все тонкости опыта. Так, воспроизводится только 14% результатов, описанных в статьях по проблеме рака [13]]. Определенные техники проведения опыта могут отрабатываться годами, но в статьях это не учитывается. Результаты, которые нельзя воспроизвести, не несут для общества никакой практической полезности. Зато увеличивается вероятность того, что они будут сфальсифицированы, пусть и не полностью сознательно. Трагический случай произошел в Японии в 2014 г.: Харуко Обоката, юная исследовательница из Института биологии развития «Рикэн» опубликовала две статьи в журнальчике Nature о новом способе получения плюрипотентных стволовых клеток. Размещенные результаты никто не мог повторить, в том числе и сама Обоката. Статьи были удалены. Доктор наук Ёсики Сасаи – неформальный управляющий и один из соавторов статьи – покончил с собой, не выдержав травли в прессе и со стороны начальства [14].

Публикационная активность ученого отслеживается при помощи индекса Хирша – показателя, отражающего как частоту публикаций, так и число цитирований создателя. Несмотря на критику со стороны научной общественности, его по-прежнему используют как меру продуктивности ученого и вряд ли от него откажутся. Зато упомянутый выше шумовой взрыв только лишь усилится: для накрутки индекса Хирша исследователь кооперируется с несколькими лабораториями, занимающихся теми же неувязками, после чего начинается производство небольших статей, бедных по собственному содержанию, но зато со ссылкой на уважаемых коллег. Действительно ли ваше открытие принесет обществу новое познание – не суть важно. Главное, чтобы по форме ваша деятельность была научной, а вы тем временем сможете спокойно заниматься честным распилом грантовых денег и производством информационного мусора.

Взор изнутри

Рассказывает Ж., около 30 лет, старший научный сотрудник (или Сотрудник — субъект трудового права, физическое лицо, работающее по трудовому договору у работодателя и получающее за это заработную плату), управляющий гранта:

«В богатых лабораториях, руководители которых имеют хорошие связи и положение в верхах академической иерархии и фондах, распределяющих средства на финансирование научной работы, получение грантов часто поставлено на поток, и рядовые сотрудники не обременены проблемой добывания средств к существованию и работе в той степени, в каков это бремя давит на маленькие группы или лаборатории, не имеющие своих «паровозов». За них это тяжкое бремя несут руководители и порой специально нанятые секретари-менеджеры, разбирающиеся с грантовой картонной волокитой. В маленьких же группах, не имеющих каких-либо связей наверху, но где еще теплится интерес и желание заниматься наукой (область человеческой деятельности, направленная на выработку и систематизацию объективных знаний о действительности), все сотрудники заняты, помимо основной работы, написанием заявок на получение грантов по различным тематикам от разных фондов, которые часто посылаются параллельно, к примеру, в Русский Научный Фонд (РНФ) и Российский Фонд Фундаментальных Исследований (РФФИ). Очень небольшую вероятность выигрыша в конкурсе «без гандикапа» пытаются увеличить числом «выстрелов» — из 10 выстрелов девять будут в молоко, но один раз нет-нет да попадет в цель. Не исключением была и наша группа, которая подала заявки на гранты (безвозмездная субсидия предприятиям, организациям и физическим лицам в денежной или натуральной форме на проведение научных или других исследований, опытно-конструкторских работ, на обучение,) по двум различным темам в РФФИ и РНФ. Заявка в РФФИ прошла, а в РНФ была отклонена. Буквально через год немного переделанную заявку снова подали в РНФ, но поскольку уже был грант от РФФИ, и к тому же меня пригласили в параллельный спецпроект в другой лаборатории, перспектива взвалить на свои плечи руководство третьим спецпроектом скорее пугала, а не радовала. Но закон Мёрфи не обманешь – заявку в РНФ одобрили конкретно тогда, когда этого не очень-то и хотелось. И я стал счастливым управляющим (руководитель, управляющий — начальник, занятый управлением процессами и персоналом на определённом участке предприятия, организации; может быть её владельцем, но часто является наёмным работником) своего первого и сразу достаточно крупного проекта.

Многие произнесут, что грех жаловаться, ведь далеко не каждому выпадает такая фортуна – быть сразу в нескольких грантах, да еще и руководить таким серьезным спецпроектом в столь молодом возрасте. Разумеется, это так, с одной стороны. С другой стороны, в руководстве своим проектом РНФ есть и свои минусы, которые порой сильно перевешивают плюсы. Быть управляющим гранта – это не только и не столько развитие своей тематики и научная работа, сколько неизменное, перманентное решение каких-либо проблем, которые зачастую, по-хорошему, решать должен не ты, а специально обученные люди. И это все в дополнение к тому, что надо параллельно вести весьма интенсивную исследовательскую деятельность, поскольку РНФ выжимает из собственных «клиентов» все соки, требуя по 10 и более публикаций за три года (внесистемная единица измерения времени, которая исторически в большинстве культур означала однократный цикл смены сезонов (весна, лето, осень, зима)).

Планово-финансовый спецотдел (ПФО) и бухгалтерия

При ограниченном штате и достаточно большой отчетной нагрузке со стороны (Сторона — на Руси название местности, края, региона, государства (пример: Во Французской стороне … .), от этого — страна) дирекции обязаны максимально дистанцироваться от звена исполнителей и его проблем. Плюсом сюда идет обычное желание свалить как можно больше малоприятной работы на других. В итоге работа по оформлению договоров с фирмами-поставщиками и договоров подряда с исполнителями, составлению смет, разрешению спорных ситуаций с фирмами, оформлению бумаг, отслеживанию поставок, бухучету лежит на плечах управляющего проекта. Мне иногда приходилось буквально вытаскивать из сотрудников ПФО банальные эталоны договоров, составленные в предыдущее время, а порой просить более опытнейших коллег поговорить с ПФО, поскольку на мои просьбы реакции не было. В дополнение ко всему этому, из-за общего бардака ПФО часто теряет документы, которые ты ему присылаешь, что вынуждает скрупулезно, фактически до паранойи сверять количество листов и наличие всех копий всех бумаг, просто потому что все шишки в конечном счете достанутся руководителю гранта. Особенно веселят ситуации, когда неделю тормошишь напортачившего менеджера фирмы, забывшего выслать тебе правильную бумажку (по словам ПФО), он тебе ее в итоге делает и посылает, а на следующий день сотрудник ПФО торжественно находит потерянный документ в кипе собственных бумаг. Не менее радуют ситуации, когда сотрудники ПФО обвиняют именно тебя в том, что ты не указал, как им заплатить по твоим закупочным счетам. Пример: договор с компанией о 30% предоплате был составлен и завизирован всеми сторонами, аванс 30% уплачен. После доставки реактивов служащие ПФО ошибочно направляют документы на оплату 100% от счета, что привело к переплате 30% суммы. Менеджер фирмы докладывает об этом, я звоню в ПФО и выясняю, что это, оказывается, я должен был написать им «карандашиком на служебной записке», что надо оплатить 70% от суммы, хотя документооборот по идее должен осуществляться ими. В итоге, повинен опять руководитель проекта, но никак не администрация.

Кроме того, ПФО является заложником дирекции, которая в правонарушение всех условий фондов требует от грантодержателей отчислять на накладные расходы организации за место 10% все 15%, а то и 20% от размера гранта, что при должном интересе контролирующих органов могло бы приводить к возбуждению уголовных дел. Но при помощи каких-то мутных маневров эти переплаты маскируются липовыми счетами на закупки — выходит, что я как бы покупаю на 250 тыс.руб. дополнительные расходные материалы, а не отдаю их организации просто напросто так. Естественно, никаких реальных покупок не происходит. Дирекция мотивирует это тем, что, мол, институту не хватает средств, чтобы сводить концы с концами. Был смешной момент, когда я пришел к одному уважаемому человеку, тоже руководителю спецпроекта, с вопросом – как быть в такой ситуации и можно ли как-то урезонить администрацию? На что он мне рассказал, что когда объявили об этом решении, было множество возмущенных заявлений от управляющих грантов, вплоть до угроз уйти целыми группами в другие университеты. Разумеется, закончилось все ничем и довольно быстро: особо буйным доходчиво растолковали, что их никто не держит, они могут идти на все четыре стороны прямо на данный момент, и боевой настрой протестующих быстро угас. На вопрос о том, готов ли кто-то слиться, чтобы противостоять подобным поборам, уважаемый человек ответил, что на самом деле, все вроде как с одной стороны и желают, но вот никак не могут. Короче говоря – молчат в тряпочку и терпят. То есть ни о каком объединении грантодержателей и их коллективной дуэли против нарушений со стороны руководства нет и речи: руководители проектов держатся как за спасательный круг за собственные гранты и места, и готовы терпеть, по-видимому, какие угодно ущемления ради сохранения собственного статуса.

Загруженность

Работа по гранту РНФ обязывает отчитываться большим кол-вом публикаций, поэтому в довесок к преодолению бесконечных бюрократических препонов управляющий должен заниматься собственно тем, ради чего он этот грант получал – научной работой (может означать: Работа — функционирование какой-либо системы — механизма, биоценоза, организма или общности, — а также её части), ее организацией, планированием, проведением тестов, обработкой результатов и написанием статей. Для отчетности по проекту РНФ требуется минимум 10 статей за три года, т.е. минимум 3-4 статьи в год, при этом очень приветствуются публикации результатов в престижных (читай – зарубежных) высокорейтинговых журнальчиках. Соответственно, чтобы выполнить требование фонда, необходимо проводить исследования в весьма плотном, интенсивном графике. Таким образом, увеличивается продолжительность рабочего дня: в среднем, у меня уходит 10 часов чистейшего рабочего времени в день (это без учета обеда и времени в транспорте на пути на работу и с нее). То есть варьирование идет от 8 часов до 12-13 в денек в зависимости от необходимости. Если прибавить к этому время (форма протекания физических и психических процессов, условие возможности изменения) на обед и транспорт, то соответственно, числа повышаются – от 10 до 15 часов в день. Разумеется, при работе в таком бешеном темпе ни о каком досуге, хобби или просто отдыхе речи быть не может: придя домой, охото просто отключить мозг и не делать ничего. К примеру, если ранее после работы я мог поехать вечером к девушке, то сейчас такой способности зачастую просто нет. В выходные же как минимум один день уходит на то, чтобы просто напросто выспаться и отдохнуть дома, никуда не выходя, разве что в магазин за необходимыми покупками. В воскресенье же куда-то выезжать и что-то делать тоже охото далеко не всегда, поскольку сил просто не остается ни на что. Максимум что хочется – это поглядеть какое-нибудь кино или позависать на ютубе. Понятное дело — это исключительно мои личные особенности, но, думаю, далеко не у многих найдется время и силы на что-то большее. К тому же, в выходные приходится доделывать дома то, что не успеваешь делать в лаборатории – дочитывать литературу, обрабатывать данные, составлять планы предстоящей работы, что, по сути, отбирает время, предназначенное на отдых. Какие-то поездки, экскурсии, странствования обретают перспективу воплотиться в жизнь только в отпуске, который наполовину будет съеден тем же – подготовкой статей, разрешением бюрократических вопросов с администрацией и так дальше. После нескольких месяцев работы в таком режиме наступает настоящее истощение, которое раньше казалось мне чем-то эфемерным. Я раньше конечно думал, что выгорание свойственно только людям рутинных профессий, что со мной такового не случится, но я ошибался. Очень трудно под конец года, когда добавляется воздействие погоды и недостатка солнца. Недосып, усталость, постоянное нервное напряжение, серость на улице плохо сказались на здоровье: я стал чаще болеть, вернулись сигареты, временами стало тянуть выпить в выходные, потому что так проще всего расслабиться и запамятовать ненадолго о своих проблемах.»

К сожалению, в нашей полупериферийной стране значительное большинство молодых ученых и аспирантов поддерживают сложившиеся отношения. Они принимают и исповедуют принцип «публикуйся или умри», отыскивают места учёбы и вакансии не по признаку своего желания заниматься определенной научной проблемой (в широком смысле — сложный теоретический или практический вопрос, требующий изучения, разрешения; в науке — противоречивая ситуация, выступающая в виде противоположных позиций в объяснении), а по «успешности и перспективности лаборатории». Подавляющее большинство вообщем воспринимает «немейнстримные» направления как минимум нечто странное и не заслуживающее энтузиазма и внимания. Те, кому посчастливилось работать в финансируемой лаборатории, часто подвергаются самой беспощадной эксплуатации: давление со стороны начальства, работа в выходные и в праздники. Если же у научного управляющего нет грантов или они небольшие, то молодому ученому порой приходится подрабатывать на стороне, так как на бедную аспирантскую стипендию не прожить. Отсутствие гранта вынуждает работника устраиваться на неполную ставку в другое спец учреждение, подрабатывать на стороне репетиторством. Разумеется, есть и выходцы из обеспеченных семей, которые могут себе заниматься наукой «для души», а не для денежных средств. Как-никак творческий характер работы и зачастую свободный график очень притягательны. Значительная часть стремится включится в глобальный рынок и уехать обучаться и работать за границу как можно раньше, подавая заявки на стажировки и стипендии. Так как рынок перенасыщен, то после аспирантуры, не обладая публикациями в приличных журнальчиках и хорошими рекомендациями от полезного человека, уехать значительно сложнее. Есть те, которые уходят работать в сферу торговли научным оборудованием, или другое наукоемкое производство.

Несмотря на широкий спектр политических взглядов (стараниями наших научных популяризаторов почаще либеральных), абсурдность грантовой системы, оторванность труда научного работника от реальных публичных нужд становится очевидной для все большего числа людей (общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры). Прибавим к этому низкие зарплаты и бумажную отчетность – и получим вполне годную почву для сомнения в адекватности системы в целом. Показать, что корень этих заморочек – именно сами капиталистические отношения, и есть задача агитатора, работающего в научном коллективе. Умеренный опыт говорит нам о том, что самый лучший способ агитации в этом случае – личный. В случае успеха возможно вовлечение человека в кружковую работу.

На пути к преодолению

Итак, мы имеем грешный круг, в котором и сам труд научного работника и его продукты отчуждены от него самого. Чем выше показатель научного работника, тем больше вероятность получить грант с целью опубликовать статью для еще большей накрутки показателя. И этот порочный круг подпитывается целью стать «свободным ученым», который обладает привилегией: возможностью заниматься свободным научным творчеством, получая довольно денег от государства. В классовом отношении такой «успешный ученый» стоит ближе к буржуазии, чем к пролетариату. Как правило, он занимается только руководящей работой внутри своего «цеха по производству научных познаний».

Научный пролетариат весьма многочисленный, однако осознать свое классовое положение ему мешает конкурентноспособная среда в сочетании с иерархией в научном сообществе. Сказывается и нехватка времени. Как замечает Джон Трегонинг [15], доктор медицины из Имперского Института Лондона, ученые загружены побочной работой настолько, что у них просто не остается времени для того, чтобы осмыслить свое положение, так как вопросы, посвященные общему благу, кажутся слишком туманными. Так как есть, пусть все наименьшая, возможность выбиться наверх, научный сотрудник в массе своей заражен мелкобуржуазной идеологией личного фуррора. Критика существующей системы со стороны видных представителей науки носит поверхностный нрав и ограничивается, разумеется, косметическими реформами, в частности, предложениями улучшить систему преподавания, рассказывая аспирантам о карьере в промышленности, чтобы снизить давку на входе. Дают они и благостные рекомендации грантодателям о том, как надо учитывать уровень подготовки грантозаявителя, и т.д. О ликвидации капитализма от научных корифеев вы не услышите никогда, фактически это же лучшая из систем, которая вознаграждает достойнейших!

Но поскольку происходит пролетаризация научного работника, постольку возрастает вероятность пополнения рядов революционной интеллигенции. То есть научное знание о том, как выстроить новое общество, будет доступно не единицам, и даже не сотням людей, а еще большему их числу.

Каждому научному работнику необходимо осознать, что он подвергается эксплуатации и что только лишь при социалистических общественных отношениях он сможет полноценно реализоваться в науке. Фактически обобществлению подвергнутся не только вещные средства производства, но и информационные, а это означает, что все статьи будут находиться в свободном доступе, что невероятно ускорит научный прогресс. Допустимо, сами научные журналы уйдут в прошлое, поскольку требования к публикации будут строже, и проверка каждой статьи будет добиваться большого количество ресурсов. Вместо этого на специальный сервис будет загружаться отчет о проделанной работе после оценки трудовым коллективом на обозрение широкой общественности, и дискуссироваться в онлайн-режиме. Подобные сервисы уже создаются при поддержке частных благотворительных фондов, к примеру Open Science Framework. Государство, принадлежащее рабочим, будет всячески заинтересовано в том, чтобы вкладывать в такую «убыточную» ветвь, как наука, гораздо больше средств. Научный сотрудник снова станет почтенной профессией, как это было в СССР, при всех недостатках науки советской. Эффективность работы ученого будет оцениваться трудовым коллективом и управлением института, которые будут смотреть на реальные трудовые проблемы и преимущества каждого человека. В прошлое уйдут формальные критерии «публикабельности» и цитируемости.

Но то будущее! А пока стоит лишь отметить, что свежие общественные отношения, пусть и с трудом, но пробивают себе дорогу. 5 сентября 2011 г. нейробиолог и программер Александра Элбакян создала сервис Sci-Hub, при помощи которого можно закачивать статьи, находящиеся в закрытом доступе. Sci-Hub помог и продолжает помогать соткам исследователей: ученые из стран периферии получили доступ к знаниям, которого были лишены из-за того, что их институты не могли оплачивать подписку на журналы по монопольно высокой цене. По инфо с самого сайта, уже более 78000000 статей находятся в открытом доступе. Любопытно, что пиратским сервисом широко пользуются и в развитых странах. Раньше, для того чтобы скачать статью из закрытого доступа, вы обязаны были идти в библиотеку университета, при условии, что оплачена подписка, или платить денежные средства за статью. Теперь, благодаря Sci-Hub, вы можете скачать статью за считанные секунды совсем бесплатно. Нью-Йоркский окружной суд удовлетворил иск компании Elsevier и обязал Александру выплатить 15 миллионов баксов. Создательница проекта, совершившего переворот в научном мире, скрывает свое местопребывание.

В заключение отметим, что в настоящий момент, несмотря на растущую популярность движения за открытый доступ, понимание научными работниками своей классовой принадлежности идет медленно и стихийно. Посодействовать осознать его – вот задача коммунистов будущего, к коим мы имеем дерзость приравнивать себя.

Молодые научные сотрудники

Примечания смотрите в источнике

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан

x

Популярные новости

Возможности микроскопа SZX7 в образовании и научных исследованиях

  Микроскопы являются одним из ключевых инструментов в науке и образовании. Они ...