Кулак — это стигма, а орден Ленина — признание

От отрицания сталинских репрессий к отрицанию коронавируса и «плоской Земле»: почему россияне не веруют фактам, которые противоречат их убеждениям.

Дениализм — отрицание реальности, которая противоречит личным убеждениям — существовал постоянно, но сейчас в России для него подготовлена благодатная почва, считают члены дискуссии, которую организовал «Международный Мемориал».

Антрополог Анна Кирзюк:

«Два года попорядку мы ездили в экспедицию в Вологодскую область, где расспрашивали потомков спецпоселенцев. В 1930-е годы туда высылали раскулаченных с Украины, а в 1940-х туда же выслали большую партию немцев. В 1990-е годы было опубликовано очень много работ с воспоминаниями детей этих спецпоселенцев, которые были свидетелями, и что-то помнят, несмотря на малый возраст. Они выстраивали свой нарратив (самостоятельно созданное повествование о некотором множестве взаимосвязанных событий, представленное читателю или слушателю в виде последовательности слов или образов) в обличительной манере: обрисовывали все лишения, которые пришлось пережить родителям, и обвиняли в этом правительство. Однако совсем не так устроены нарративы носителей постпамяти (память о событиях, которые мы не переживали лично, но переживали старшие члены семьи). Внуки спецпоселенцев пробуют вписать биографию репрессированного родственника в советский канон. Они, например, молвят о том, что у него висели портреты Сталина и Ленина, что вовсе он не кулак, всю жизнь трудился, потерял на работе здоровье. И вообще, он орден Ленина получил, и никогда не сетовал на советскую власть и пережитые трудности. В этих нарративах постпамяти репрессии изображаются не результатом (или Итог (русскоязычный вариант) — последствие цепочки (череды) действий или событий, выраженных качественно или количественно) насилия гос-ва, а результатом личных конфликтов. Один наш информант, отец которого был арестован в 1937-м году и 8 лет провел в лагерях, ведает, что на отца донесли из мести: он заведовал колхозным стадом, доносчик желал взять какую-то хорошую скотину, но отец не разрешил.

 

О том, что пострадавший родственник был арестован из-за того, что кто-то ему отомстил, позавидовал или донес из алчных побуждений, говорят очень часто. Таким образом репрессия оказывается не результатом насилия со стороны гос-ва, а результатом личного конфликта. Можно было бы предположить, что причина персонификации репрессий в том, что люди, с которыми мы говорили, живут в деревнях, и в силу их образовательного или социального бекграунда им сложно понять такое абстрактное понятие как государство или режим. На самом деле — нет. Похожие убеждения мы часто слышим и от людей с совсем иным социальным бекграундом. К примеру, одна наша собеседница из столичной интеллигентской семьи, дед которой занимал высокий пост в Госплане, рассказала нам, что деда арестовали потому, что за Большим театром он вступился за женщину, к которой приставали служащие НКВД, и они ему таким образом отомстили.

Довольно часто встречается посыл о том, что репрессии (репрессии (от лат. repressio — подавление, угнетение) — наказание, карательные меры, применяемые государственными органами с целью защиты и сохранения существующего строя) — итог некомпетентности местных властей. Еще один собеседник из Вологодской области, чей дед был раскулачен и умер на Соловках, сказал, что коллективизацию проводили идиоты, но в целом колхоз — дело весьма хорошее».

Антрополог Александра Архипова:

«Существует несколько устойчивых типов нарративов, которые смягчают память о репрессиях, делают ее применимой. К примеру, потомки рассказывают, что спецпереселение на самом деле было для их проотцов спасением. Немцев депортировали в Вологодскую область, чтобы спасти от фашистов. А украинцы очутились в спецпоселениях, потому что бежали от войны.

В списке смягчающих неприятную память и нарратив об ошибке: родственник был раскулачен или арестован по доносу завистника, хотя на самом деле (работа, занятие, действие не для развлечения; предпринимательство, коммерческое предприятие, бизнес; вопрос, требующий разрешения) кулаком не был. Во всем повинны представители местной власти. Или репрессированный родственник на самом деле был приклонен режиму, и потом его труды оценили, и часто перечисляются награды, которых он потом был удостоен.

Причина в том, что осмысление семейной памяти происходит в советский системе координат, где кулак — это стигма, а орден Ленина — признание. Эти нарративы снимают стигму с очень давно умершего родственника, и с семьи в целом. Любопытно, но государство как актор обычно полностью в этих рассказах отсутствует».

Криминолог, доктор уголовного права Яков Гилинский:

«В СССР отрицание было частью гос идеологии. Куда интереснее, почему это происходит сейчас. В России довольно сложная жизнь. У нас есть небольшая группа сверхбогатых людей (общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры) и большущее большинство нищих. Небольшое количество включенных в активную экономическую, политическую, культурную жизнь, и значительное большинство исключенных. С медициной у нас плохо, с наукой и образованием плохо. Люди, которые это лицезреют, вместо того, чтобы думать, как прорваться вперед, начинают вспоминать вкуснейшее мороженное, лозунги, флаги, парады, и ностальгировать по Сталину. Это страшная вещь, которая на данный момент очень распространена. Причем, распространена в том числе среди людей, которые, казалось бы, обязаны все знать и помнить. Два-три профессора в вузах, где я работаю, — ярые сталинисты, которые в Facebook умножают материалы о Сталине, Победе, и о том, как хорошо было бы вернуться в те времена. Но это быстрее не искренняя любовь, а протестная реакция. То есть, чем хуже ситуация в стране, тем посильнее любовь к Сталину».

Филолог Гасан Гусейнов:

«Мы имеем дело с явлением, которое по собственной природе гораздо более цельное, могучее, распространенное, и глубоко укоренившееся, чем явление (Явление в философии — вообще всё, что чувственно воспринимаемо) поиска исторической правды. Попытка показать, что есть непререкаемый свод фактов, которые нельзя опровергать — достояние очень узких кругов.

Правда в том, что люди боятся репрессий. В особенности поколения с советским опытом. Они отрицают репрессии в прошлом, чтобы меньше боятся в реальном. Этот страх мне представляется массовым, распространенным среди старшего и зрелого населения. Это эпопея врожденная. Для ее преодоления нужно, чтобы выросло новое поколение людей — наши 20-летние.

Мне кажется, надо смириться с тем, что отрицатели — гораздо более плотная среда, чем люди, которые стремятся к установлению исторической правды. Единственный инструмент работы с этим пластом — попытка избавить людей от ужаса».

Историк Александр Даниэль:

«Историческое отрицательство — явление вневременное и внеполитическое. Таких людей хватало в любом обществе в хоть какое время. Но есть периоды, ситуации, когда отрицательство получает публичный резонанс. Сейчас мы живем именно в такое время. На мой взгляд, это явление глобальное, связанное с падением культурного топ-уровня в целом. Социально-культурный контекст процветания исторического дениализма такой же, как у хоть какого другого отрицательства — массовое невежество. Это симптом нового Средневековья, пришествия новых Темных веков. По природе своей историческое отрицательство — то же самое явление, как распространение тезиса о плоской Земле. Во многих странах есть общества, которые отрицают шарообразность Земли, и утверждают, что она плоская. Корысти в этом никакой, но они жизнь кладут на то, чтобы обосновать свое утверждение. Политическая конъюнктура здесь является некоторым стимулом к такового рода отрицательству, но она не причина его возникновения. В иное время таких людей считали бы городскими безумными, а сейчас они массово издают брошюры, выступают на публике.

Сегодня в Англии уничтожают вышки мобильной связи, которые поставил Бил Гейтс, «чтобы всех чипировать с помощью ковида». Такового рода люди есть всегда, в любом обществе. Проблема в том, что бывают эры, в которые они получают большую сочувствующую аудиторию. Мне кажется, что дискутировать с дениалистами достаточно бессмысленно, так же, как и с их аудиторией. Мы никогда не достигнем здесь серьезных результатов. Но можно кропотливо изучать генезис дениалистских утверждений: как они возникают, каковы способы распространения этих утверждений. Делать ровно то, что делается при всех эпидемиях — изучать пути распространения, чтобы вырабатывать санитарно-гигиенические квоты. А то, что сейчас происходит, определенно — эпидемия невежества».

Историк Никита Петров:

«Соответствующая черта отрицателей — отсутствие материалистического мышления, и вследствие этого конспирология как разъяснение всех закономерностей происходящих в мире процессов. Их позиция основана на вере в то, что потаенные механизмы управляют планетой. Отрицание с их стороны возможности вообще знания объективной реальности тоже является важной чертой. Их конспирологичность вообщем не предполагает рационального объяснения того, что происходит в мире.

Любой вывод научного общества будет отрицаться. Ученый астроном, вооруженный всеми знаниями, добытыми к этому времени (форма протекания физических и психических процессов, условие возможности изменения) населением земли, не сможет убедить сторонников плоской земли в том, что она круглая. Ему просто произнесут — не верю. Можно говорить только о просвещении, как о единственной попытке выйти из создавшейся обстановке. Но и в исторической науке у нас произошел крен в сторону невозможности вообще установить истинность тех или других событий. Как говориться, «история — это не то, что было на самом деле, а то, что написано в учебниках».

Психолог Марина Арутюнян:

«Отрицание — важный механизм психологической защиты, который используется психикой тогда, когда она не находит другого выхода. Когда допущение правды весьма разрушительно. Когда ее невозможно принять на очень глубоком уровне. По мере усиления людского «я», по мере нарастания способности справляться с реальностью этот механизм требуется все пореже.

Бессознательный универсальный механизм психологической защиты создает невежество, а не проистекает из него. Когда есть угроза идентичности, человек склонен к отрицанию (в логике — унарная операция над суждениями, результатом которой является суждение (в известном смысле) «противоположное» исходному). Отрицание эпопеи происходит от того, что мы не можем, не готовы и не хотим идентифицировать себя с палачами».

Историк Ира Флиге:

«К чему приводит отрицательство? Мы имеем дело с таким явлением, как гибридизация памяти, которое соответствует гос политике. Как это выглядит? «Террор был, жертв жалко, но зато мы построили… но зато мы сделали… но зато мы победили…». Это утверждает простую государственную идею: террор — действенный способ управления страной. Раз мы достигли результатов, жертв жалко, но этого добивалось время. В этом контексте используется Великая Отечественная война, электрификация — что угодно. Главное, что в этом нарративе заложено оправдание террора. Когда данный механизм начинает работать, он входит в нашу жизнь как способ диалога власти с людьми. Именно поэтому, когда мы говорим об исторической памяти, в основе все-же речь идет о наследовании прошлого, а не о нем как таковом. Страх перед властью, право гос-ва на насилие, комплекс жертвы. Абсолютное большинство приняло это наследство прошедшего».

Историк и публицист Ирина Щербакова:

«Мы находимся в ситуации, когда прошедшее играет невероятно важную роль. Тридцать лет назад мы и представить себе не могли, что эпопея станет таким полем битвы, словно мы вернулись в 1956-й год. Тот путь был пройден. Так или по другому, люди понимали, что нужно с этим прошлым каким-то образом управляться, или мы не выйдем из тоталитарной системы совсем. Это был долгий путь, но он все же привел нас к перестройке. То, что стало происходить позже, выглядит цинично. Мы находимся в оруэлловском пространстве, но герой Оруэлла переписывал прошедшее все-таки тайно. Здесь это происходит совершенно открыто и публично. Это погружает нас в ситуацию макбетовских ведьм. Ничего нет: науки нет, добра и зла нет, исторических фактов нет. Это весьма сильно ударит по следующему поколению. Если отрицается наука, отрицается познание, это приводит к серьезным нравственным сдвигам».