Мне 5 лет. Мы — эвакуированные из Ленинграда в деревне Хвощевка под Богородском Горьковской области. По местному – ковыренные.
Приехала из далекой поездки Тетя-Женя. Разложила газету и стала вычесывать свои длиннюще-курчавые черные волосы. А я слежу, чтобы ни одну вошь не упустить. Здорово, когда падает самка: она с длинноватым большим брюшком, которое особенно громко лопается между ногтями …
Преждевременная весна. Ноги в коленках и лодыжках подкашиваются от привычки к валенкам. Потрясающей цветовой насыщенности небо и зелень травы-муравы. Ее безжалостно склевывают важные куры, а ей — нипочем. Контрастно грязно-розово из черной земли везде торчат хвощи. Дернешь за маковку – стебелек со щелчком рвется и обнажается ласковый влажный сладкий кончик. Поражает щедрость природы: хоть целый букет хвоща рви, — все его много. На поле нашел случайно оставшийся проросший лук. Это особая удача, но луковку с корнем выдрать не по силам …
Я – послушный: к пруду один не подхожу …
Коммунистически сознательный русский инженер Тетя-Женя и дворянка артистка — певица с итальянским музыкальным образованием, моя бабка Нина Стефановна — у меня в няньках. А Мама-Люся — без законченного высшего образования, и поэтому-то ей дают трудодни в колхозе: была заведующей клубом (место встречи людей с едиными интересами (деловыми, познавательными, развивающими, развлекательными, коллекционированием и прочими), зачастую официально объединённых в сообщество, организацию или). Вот ее отыскивают у Тети-Жени : «А — где сама-то?» …
Очень юморно колхозникам, что для козы (моей жизнеспасительницы) Бабка на зиму сшила шубу, мне же смешно по весне, когда вижу личную кормилицу тощей лохматой — без шубы…
Сажание картошки Мама-Люся с Тетей-Женей превращают в танец. Не зря деревенские прогуливаются подсматривать. Сломалась сгнившая ступенька на чердак, Тетя-Женя ушибла ногу и зарыдала. От жалости я тоже заревел, и долго меня не успокоить …
На новогодний праздничек в клубе на утреннике я исполняю немецкую песню из Бабушкина репертуара: « О танненбаум, о танненбаум взи грюннзен дайне блеттер …». Это во время войны-то! И на данный момент не понимаю — была это дерзость или недоумие. Более того, в те весьма деликатные для Польши времена я декламирую польский стишок, как «лакома мышь», «неострожно друтик тронце», «пафф» — попалась в мышеловке. Колхозницы весьма жалеют мышку. А уж когда я жалостливо произношу сакраментальную фразу басни Крылова: «…да и кому же в ум придет, — на желудок петь голодный»,- зал плачет. Но Власти очередной раз дали маху: ни Бабушку, ни меня тот раз не репреснули. Наверное, по непростительной халатности, всех стукачей забрали на фронт…
О существовании Парней я не знал, но вдруг приходит к нам молодой инвалид Дядя-Владя и дарит кусок сахара. Но меня (фамилия) не проведешь: камушки я не ем …