«Неприкосновенность семьи? Нет у нас такой традиции»

В РФ при декларации патриархата все одинаково бесправны, считает политолог Екатерина Шульман.

Статистика бытового насилия в РФ неутешительна — по этому показателю наша страна уже многие годы находится в глобальных лидерах. Одна из причин — механизмы защиты жертв на сегодня практически отсутствуют, а их внедрение происходит крайне медленно и с большим сопротивлением.

В первую очередь речь идет о законе о домашнем насилии. Трудно даже сказать, сколько раз похожие законопроекты вносились в Госдуму — счет попыток ведется уже на 10-ки, — однако ни один из них не доходил даже до первого чтения.

Судя по всему, на данный раз все-таки «лед тронулся». Спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко не так давно сказала, что в нынешнюю осеннюю сессию тема борьбы с домашним насилием будет для сенаторов в приоритете.  А сегодня в верхней палате парламента объявили, что работа над законопроектом должна быть завершена уже к 1 декабря. Меж тем 21 октября в Госдуме состоятся парламентские слушания, посвященные данной проблеме.

Многие правозащитники надеются, что в итоге пострадавшие наконец получат право на оборону от агрессора. Однако немало и тех, кто свято уверен, что данный шаг есть ни что другое как атака на главную ячейку общества — семью.

О том, почему этот указ вызывает столь ожесточенные споры, к каким результатам приведет его принятие в экспресс-интервью «Росбалту» рассказала доцент Института общественных наук РАНХиГС, сопредседатель временной рабочей группы по разработке законодательства о профилактике домашнего насилия Екатерина Шульман.

— Существует устойчивое мировоззрение, что российское общество до сих пор остается весьма патриархальным. Хотя, казалось бы, и право голоса наши женщины получили еще раньше, чем во многих странах мира, и работают они наравне с мужчинами уже более ста лет. Да и вообщем, как известно, у нас все «на женских плечах держится». Получается, что речь идет о стереотипе, имеющем мало общего с реальностью?

 — Здесь ничего удивительного нет. Большинство стереотипов как раз крайне редко отражают настоящее устройство того или иного социума. Общество редко бывает способно к рефлексии: обыденное, само собою разумеющееся просто не замечается, «слона в комнате» наше сознание не фиксирует.

Ну, а все, что касается «женской темы», сегодня столь всех волнует, что в итоге в информационном облаке накопилось много мусора. Изредка где еще мы сталкиваемся с таким объемом ни на чем не основанной статистики и каких-то фантастических утверждений, которые повторяются и перепечатываются.

Дело в том, что патриархальными часто называют общества, которые на самом деле просто являются бедными и имеют высшую толерантность к насилию. При этом, если присмотреться, можно обнаружить совсем удивительные вещи.

Например, существуют данные о том, в каких странах женщины распоряжаются семейными денежными средствами. В верхней части списка находятся Япония, Южная Корея, Российская Федерация, Китай и Мексика — вовсе не те государства, которые ассоциируются с женским равноправием. А понизу этого перечня — скандинавские страны. Глядя на эту картину, так и хочется сказать: мужчины, поддерживайте феминистическое движение, оно возвратит вам ваши деньги.

— Получается, бытовой матриархат и права женщин — далековато не одно и то же…

 — Совершенно верно. Именно в странах, в которых женщина реально определяет жизнь семьи, ее права слабо защищены — но там вообщем ничьи права не особенно защищены. Уровень насилия (по определению Всемирной Организации Здравоохранения, — преднамеренное применение физической силы или власти, действительное или в виде угрозы, направленное против себя, против иного лица, группы) и убийств в таких обществах в целом высок.

То, что мы называем патриархальной моделью, является моделью не всесилия и счастья мужчин, а всеобщего бесправия и диффузного насилия. Это вовсе не социумы, в которых мужчины живут отлично, а женщины плохо.

— Уровень насилия — в первую очередь бытового — в нашей стране вправду невероятно высок. Скоро в Госдуме планируется обсуждение законопроекта о домашнем насилии, который, по идее, как раз призван защитить права (понятие юриспруденции, один из видов регуляторов общественных отношений; система общеобязательных, формально-определённых, принимаемых в установленном порядке гарантированных государством правил) женщин. Любопытно, что его самые ярые оппоненты — это как раз представительницы прекрасного пола. Чем объясняется таковой парадокс?

 — На самом деле никакого парадокса здесь нет. Любая соц норма поддерживается и распространяется женщинами, которые воспитывают детей и говорят им, что хорошо, а что плохо. В обществах с высоким уровнем насилия и вообще с ожесточенными социальными нормами, на женщин возлагается обязанность индоктринации детей и контроля над иными женщинами (человек женского пола) посредством инструментов сплетни, травли и шейминга.

Поэтому если вы будете продвигать инициативу, каким-то образом меняющую социальную норму, не ожидайте универсальной поддержки тех, кого вы, как вам кажется, стараетесь защитить. Так что позиция, к примеру, сенатора Елены Мизулиной или депутата Тамары Плетневой совершенно неудивительна.

— Правда, и поддерживают указ наиболее активно тоже женщины…

 — Конечно, например, депутат Оксана Пушкина, председатель Совета федерации Валентина Матвиенко, омбудсмен Татьяна Москалькова. Нетитулованные штатские активистки, годами борющиеся за права жертв, организующие убежища, повествующие обществу (или социум — человеческая общность, специфику которой представляют отношения людей между собой, их формы взаимодействия и объединения) о том, что такое домашнее насилие.

— В чем заключается основное препятствие на пути принятия указа?

 — Главная проблема — инерция законодательной машины: она у нас крайне медленная. За исключением того, вокруг этой темы накручено множество мифов. Да и вообщем в России боятся слова «гендерный». Почему-то считается, что оно про принудительную смену пола на восемь альтернативных. Ужаснее этого только проблема с пониманием смысла термина «ювенальная юстиция».

Думаю, что когда дело дойдет до обсуждения самого текста, то мы весьма многих своих публичных противников обнаружим в лагере сторонников, просто потому что ничего из того, что они себе вообразили, в тексте проекта закона (Закон (право) — в узком смысле нормативно-правовой акт, который принимается законодательным органом государственной власти, регулирует определённые общественные отношения) нет.

— Вы ранее отмечали, что сегодняшний законопроект — это компромисс. На какие уступки пришлось пойти?

 — Наш вариант спецпроекта я бы назвала минималистическим. Законопроект не ставит своей задачей искоренить домашнее насилие и инсталлировать в Русской федерации всеобщее семейное счастье. Его цель — ввести в законодательство само понятие домашнего насилия и некие другие термины, которых сейчас не существует в российском правовом поле.

К примеру, запрет на приближение. Эта та минимальная мера, которая физически «разведет» жертву и агрессора и даст участковым и мировым глав судьям в руки инструмент, позволяющий реагировать на сообщение о домашнем насилии.

На данный момент мы обвиняем правоохранительные органы в том, что они «разворачивают» всех заявляющих и не принимают жалобы на семейное насилие. Но неувязка в том, что у них сейчас не так много возможностей реагировать должным образом: заявления по ст. 116 УК в 75 случаях из 100 будут забраны заявителями в течение 3-х дней.

Закон о домашнем насилии позволит разрешить многие драмы на ранешном этапе.

Кроме того, в законе вводится понятие предоставления временных убежищ для жертв. С одной стороны, это ложит определенное финансовое бремя на региональные администрации, которые их будут обустраивать. Но если такое понятие появится, оно даст возможность компенсировать за счет госбюджетных грантов расходы социальных НКО, которые уже сейчас помогают жертвам домашнего насилия.

— В таком наименьшем виде закон будет работать?

 — Его принятие в любом случае станет весьма большим шагом. Еще раз скажу, домашнее насилие — не то социальное явление, которое можно тотально искоренить.

Но если в правовом поле хотя бы появятся надлежащие понятия, то, во-первых, это повлияет на общественное сознание, а во-вторых, в руках правоохранительных органов конечно окажется необходимый инструмент для реагирования на то, на что сейчас им реагировать нечем. Конечно, их надо научить им пользоваться.

Мы надеемся, что число тяжких и особо тяжких злодеяний в итоге сократится. Опыт некоторых постсоветских стран (территория, имеющая политические, физико-географические, культурные или исторические границы, которые могут быть как чётко определёнными и зафиксированными, так и размытыми (в таком случае нередко), где уже принят схожий закон, позитивен: введение охранных ордеров и запретов на приближение, создание системы временных убежищ понижает уровень преступлений против личности. Насильственные преступления вообще в большей степени происходят между знакомыми людьми, а значительный их процент — между живущими совместно. То есть часто убийцы и жертвы (жертва — 1) человек, пострадавший или погибший от чего-либо; 2) человек, пострадавший или погибший ради чего-либо; 3) животное, объект охоты хищника; 4) живое существо или предмет, приносимое в дар) живут друг с другом и являются родственниками.

А пока что по кол-ву убийств на 100 тысяч населения мы по-прежнему занимаем первое место посреди развитых стран. С этим нужно что-то делать.

— Но при этом домашние побои в нашей стране уже два года как декриминализованы. Разве одно не противоречит другому?

 — Тут не просто не будет противоречия. Декриминализация 116-й статьи как раз предполагает последующим шагом принятие закона о домашнем насилии. Иначе эта декриминализация становится бессмысленной.

Моя позиция по данному вопросу достаточно сильно отличается от мнения большинства активистов и сторонников принятия указа о домашнем насилии. Частичную декриминализацию ст. 116 УК продолжаю считать верным шагом. Криминализировать ее назад не нужно.

Необходимо другое: принять отдельный закон о криминализации домашнего насилия и исключить штрафы из числа мер взыскания по ст. 116 УК. Это вообще издевательство: за насилие невозможно расплатиться деньгами. Штраф можно выписать за некорректную парковку или нарушение налоговой отчетности. Нельзя откупиться за то, что ты что-то сделал с живым человеком.

— А какое наказание тогда можно назвать самым хорошим, когда речь идет о домашнем насилии?

 — Административный арест от 3-х до тридцати суток. Это то же самое физическое отделение агрессора от жертвы, которое дает ему время подумать, а ей — уехать или подать на развод. Несколько суток административного ареста не десоциализируют, как два года колонии, но это довольно неприятно, чтобы человек (общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры) не захотел попадать туда еще раз.

— Но ведь после декриминализации домашних побоев кол-во жалоб на насилие в семье выросло. Разве это не настораживает?

 — Так это хороший символ, а не плохой, как думают многие. Больше бить не стали — стали больше извещать.

Ведь главное проклятие преступлений такого типа — латентность, скрытость. Чем больше их вылезло наружу, тем лучше.

Вот что точно было плохо в эпопеи с декриминализацией домашних побоев — это публичное оформление этой инициативы. Слова, которые произносились, были прямо обратны правовому смыслу меры.

В частности, активно рассуждали про некую традицию неприкосновенности семьи — да нет у нас таковой традиции, нашли тоже «дом-крепость». Но главное, что к тексту закона все эти дискуссии никакого отношения не имеют. И на тех людях, которые вели их в публичном пространстве, лежит большая ответственность за то, каким образом они все представили.

— По большому счету, институт семьи (социальный институт, базовая ячейка общества, характеризующаяся, в частности, следующими признаками: добровольностью вступления в брак; члены семьи связаны общностью быта; вступлением в брачные) — по последней мере, на словах — многие российские политики вообще ставят выше прав личности, и даже если речь идет о защищенности…

 — Люди часто говорят первое, что им приходит на ум. Да, семья — это ценность, а дети — сверхценность практически для любого общества. Исторически сложилось предположение, что в семье лучше, просто потому что вместе выжить легче. Справедливо ли оно? Конечно, это некая базовая мудрость, которая оправдывается совокупным опытом населения земли.

Противоречие начинается, когда семья становится не защитой, а источником серьезной опасности. Но в том-то и чудовищность преступлений против близких, — ты нарушаешь базовый указ бытия и выворачиваешь реальность наизнанку. В норме человека поддерживает его семья. В ненормальной обстановке, ситуации насилия, помочь должно общество.

Если семья именно тебя не спасает, а убивает, то тогда нужно спасаться. И для этого должны быть законодательно оформленные квоты защиты.

— Не могу не спросить: почему именно в последнее время «женская» тема все больше выходит на 1-ый план в очень многих странах мира — хотя феминистские движения насчитывают большую историю. В чем предпосылки такого повышенного внимания?

 — Благодаря современным средствам коммуникации и более активному присутствию в соц пространстве стали слышны те, кто всегда был безгласным.

Этим обстоятельством пользуются и женщины. Невзирая на то, что их всегда было чуть больше, чем мужчин, они были менее приметны и не имели хороших возможностей высказываться и быть услышанными. Сейчас это поменялось.

В некоторой степени, речь идет о том же самом процессе, который сломал электоральные системы во многих странах. Еще не так давно были массы людей, которые формально обладали правом голоса, но не в особенности им пользовались. Но благодаря интернету и социальным сетям — а также возможности не только лишь потреблять информацию и мнения, но и производить их — этот de facto существовавший избирательный ценз упал, в политическую жизнь пришли люди, которых раньше там не было.

В итоге мы видим множество так называемых неожиданных электоральных результатов. Кто-то гласит о популистской волне, кто-то о кризисе демократии — каждый пугается как может. Но причина конкретно в том, что люди, которых, казалось бы, не было, вдруг появились на социальной сцене и в общественном пространстве.

Безгласные заговорили, невидимые проявились, бесправные потребовали себе прав. Это турбулентный процесс, во многом разрушительный, но в базе своей — процесс демократизирующий и гуманистический.