Когда государство «озорно» и «огромно»

На вопросы ответственного редактора приложения «НГ-сценарии» Юрия СОЛОМОНОВА отвечает научный работник кафедры государственной политики МГУ, кандидат политических наук Кирилл ТЕЛИН.

 

– Кирилл Олегович, я поглядел и послушал на канале YouTube вашу очень интересную лекцию. Она начинается с рассказа об английском философе Томасе Гоббсе. В 1651 году данный ученый-материалист опубликовал книгу «Левиафан». В библейском толковании слово обрисовывало всего лишь ужасное морское животное, однако Гоббс придал ему куда более обширное значение. Этим словом он обозначил то, что мы сейчас называем государством… Я верно все понял?

– В целом верно. «Левиафаном» в середине XVII века Гоббс вправду называл государство или в целом политический порядок. Более того, спустя практически полтора века Александр Радищев в знаменитой книге «Путешествие из Петербурга в Москву» по-своему повторит гоббсовскую метафору, обозначив современное ему правительство как «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

– Что же два таких мыслителя не могли (абсолютно каждый в свое время) как-то ослабить впечатление от мощного и пугающего вида чудовища, наводящего такой ужас?

– Это, конечно, весьма грозный облик, но надо понимать, что и Гоббс, и Радищев – каждый по своим причинам – преднамеренно гиперболизировали «ужас» государства. Тут важно заметить, что мы с вами, конечно, не увидим никакого привалившегося к стеночке Левиафана за нашими окнами, как нет там и цельного «стозевного» монстра. И основная причина этого в том, что «стозевность» разделена на маленьких зверьков, каждый из которых считает себя винтиком большой машины, верным представителем и носителем государственного авторитета, то есть власти. «Правительство» – это всегда очень разнородный ансамбль, а порой и оркестр в духе басни Крылова, с ишаком, козлом и, конечно, косолапым мишкой. Наших школьников – да, думаю, и не только лишь наших – до сих пор учат благонравной, но довольно бессмысленной формуле: «Государство (политическая форма организации общества на определённой территории, политико-территориальная суверенная организация публичной власти, обладающая аппаратом управления и принуждения, которому) является субъектом муниципального управления». И вот до конца жизни граждане носятся с этой мантрой, обращаясь к «государству», которого, как Петербурга в одной песне, и вовсе-то нет. Фактически на самом деле за зонтиком «государства» скрывается сложный процесс, сложные взаимоотношения реально функционирующих властных субъектов, причем со своим пониманием «гос-ва» и его предназначения.

– То есть бояться государства как чудовищного монстра библейских масштабов все-же не следует?

– Нас к этому подталкивает еще одно обстоятельство: различные авторы – от американца Скотта до норвежца Рингена – не один раз подчеркивали, что мы нередко переоцениваем могущество государства. Более того, почаще всего его переоценивают сами государственные деятели – иногда из благих, время от времени из корыстных побуждений. Ведь, по гамбургскому счету, большая часть их деятельности – это бесчисленные законы, распоряжения, приговоры, правила, правовые акты, которые еще нужно применить и реализовать…

– Но это разве не реальная работа власти, как говорится, на местах?

– Ну вот просто потому Ринген и пишет, что в определенном смысле и в массовом порядке никакой гос чиновник как раз никогда ничего не делает. Он указывает другим, что им нужно делать. А когда мы объединяем с позицией о «разорванности», дискретности гос-ва, то получаем великое множество разрозненных указаний – не только от президента, от правительства и уж тем более не только лишь от депутатов, но и от тех, кто эти решения доставляет. А «доставлять» в данном случае значит и «разъяснять», и «трактовать», и «применять»…

– Но разве все эти интерпретаторы не входят в работающую сверху и до самых низов пирамиду, или, как у нас молвят, вертикаль власти? Есть же прописанная для всех уровней система возможностей…

– Система-то есть, и вертикаль у нас в головах исправно существует. Жаль, что в большей степени только в головах она и остается. Мы довольно часто видим, как на высоких совещаниях руководящие лица от всей души удивляются: как это так, мы же хотели А, а получилось Б. Подать сюда Ляпкина-Тяпкина, пусть отвечает! Вся муниципальная машина изначально ориентирована на то, что с обычными людьми ведут работу прежде вообще всего нижестоящие «винтики», которые являются маленькими, но все-таки носителями власти, ее авторитета и силы. На них постоянно можно перенести ответственность. Их можно показательно выпороть на псарне, пардон, выслать в отставку. Впрочем, компенсацией за такие неудобства являются полномочия по реальному распоряжению чем-либо – этакая делегативная демократия в виде матрешки.

– То есть вы считаете, что правительство (одноимённом сериале см. статью Правительство (телесериал)) не монолитный субъект, а разрозненный институт, в котором возникают самые различные отношения и конфликты?

– Совершенно верно, и так, конечно, считаю не только я. Можно увидеть, что именно эта логика конфликтов, разночтений, пересекающихся интересов нередко рождает и резонансные конфликты. Гос чиновник локального уровня, своеобразный державный вахтер, допускает ошибку – представим, выносит несправедливое наказание или проявляет неуместную инициативу, – а позже попросту боится признавать свой промах. Ему выгоднее и легче придумать всякую причину, лишь бы не наказали его самого. Он говорит о подрывной работе американцев, о кознях либеральной тусовки, о том, что не до конца мы еще встали с колен…

– Но почему такая «бдительность» насчет «провокаторов или «пятой колонны» практически всегда находит поддержку власти, а любая критика последней постоянно встречается в штыки?

 

– Это как раз очень понятно. Помните, президент как-то произнес про то, какие уроки по внешней политике ему дали ленинградские улицы? Ну и тут та же дворовая тема: «своих не сдаем», или, как выразился один мой добрый друг, «российская власть ни перед кем на колени не встает», включая, к сожалению, собственных людей.

Вот представьте, что завтра начнется какая-то большая внутренняя чистка… У товарищей во власти сходу же возникнут вопросы: минуточку, а как же вертикаль, как же «единство за всех, и все за единство»? Почему плохо работает значительное большинство, а наказывают только меня? Для современной системы допустима, как в старые добрые времена, критика «отдельных перегибов на местах». Но фундаментальные претензии она просто напросто отметает, нейтрализуя таких критиков и объявляя их христопродавцами или сумасшедшими. Как Чаадаева в свое время.

– Вы считаете, что большая доля конфликтов (наиболее острый способ разрешения противоречий в интересах, целях, взглядах, происходящих в процессе социального взаимодействия, заключающийся в противодействии участников этого взаимодействия и) рождается в противостоянии региональных или местных властей с федеральным Центром. Вы могли бы привести примеры (Пример (риторика) — понятие в риторике, частный случай, применяемый для объяснения общего) такового противостояния?

– У нас есть один всем известный пример такого противоборства – это, конечно, Чеченская Республика, которая и финансируется, как мы помним, напрямую Аллахом, и часто становится ареной для противоборства главы региона и федеральных властей в лице то Мишустина, то Бастрыкина. При этом показательно, что в большинстве таких конфликтов провластные СМИ их показательно игнорируют. Хоть у нас по Конституции и симметричная федерация, но на деле – из-за неформальных связей, личных знакомств, «особенного положения» некоторые главы регионов по-прежнему более равны, чем остальные. Большая ошибка – недооценивать неформальное «подбрюшье» любой государственной власти, а уж нашей-то и подавно.

При этом еще одна неувязка противостояния центра и регионов – это, безусловно, зыбкий характер отечественного федерализма, который оказывается слабее, чем центробежные тенденции в конституционно унитарной Испании, к примеру. Губернаторы у нас вроде бы «первые на деревне», с этим трудно спорить, но все понимают, как выстроены взаимоотношения большинства из них с федеральным Центром. Доходы регионов до сих пор сильно зависят от воли федерального Центра, а возможности им по-прежнему исправно «делегируются». Нельзя сказать, что региональные элиты отлично это принимают.

– Как вы думаете, в современных государствах, в их отношениях между собой и в отношениях определенной власти со своим конкретным обществом еще много или мало архаики, неискорененных пороков, не соответственных времени проектов и т.д.?

– Могу, конечно, ответить коротко и емко: хватает, но, мне кажется, тут важно уточнить два момента. Во-первых, мы не пассажиры какого-то летящего в светлое будущее поезда, который очень давно преодолел оставшиеся в прошлом станции и полустанки, поэтому подчас отделить «архаику» от чего-то «соответственного времени» очень непросто. А во-вторых, мы должны понимать, что при «рассыпающемся» нраве государства мы должны признать точно такое же состояние удобного термина «общество». Никакого цельного субъекта под названием «общество», который бы объединял всех граждан, все население, тоже не существует.

– Вы упоминали социолога Джеймса Скотта, который писал посреди прочего про феномен безгосударственных обществ (или социум — человеческая общность, специфику которой представляют отношения людей между собой, их формы взаимодействия и объединения). Скажите, а нам, рядовым гражданам, что лучше и прибыльнее – нехватка государства или его назойливый избыток?

– Очень сложный вопрос (форма мысли, выраженная в основном языке предложением, которое произносят или пишут, когда хотят что-нибудь спросить, то есть получить интересующую информацию), хотя в этом отношении мне на ум сходу приходит реплика экономиста Андрея Колганова: «В России государства сразу и слишком много, и слишком мало». Так что мы, можно сказать, одновременно страдаем и от нехватки, и от излишка. Голова у нас потеет, а ноги мерзнут.

Любой преподаватель государственного института не даст мне соврать: отчетность наших образовательных учреждений – это бесчисленные, монструозные горы бумаг, форм и бланков. Часто с тем же сталкиваются представители бизнеса – хоть я и не вполне солидарен с их требованиями «отменить все устаревшие нормы», но я понимаю, что их бессчетные напоминания соответствовать «установленному порядку» тоже утомляют. Здесь у нас гос-ва, вероятно, слишком много.

При этом в определенных непростых историях мы практически физически ощущаем недостаток государства. Гарантии дольщикам, состояние лесов, поддержка туристского сектора, вопросы стратегического развития – здесь мы ощущаем символическое, декларативное присутствие гос-ва, но не более того (Республика (фр. République togolaise) — государство в Западной Африке, граничащее с Ганой на западе, Бенином на востоке и Буркина-Фасо на севере).

– Но при этом какие-то серьезные потрясения или кризис государственности в повестке дня пока не стоят…

 

– Знаете, это глядя что считать потрясениями и кризисом. У нас, мне кажется, по причине событий конца 1980–1990-х кризисом и потрясениями числятся именно резкие и очень масштабные изменения к худшему, сопровождающиеся насилием, голодом, денежным коллапсом. А ведь тот же кризис может формироваться годами, даже десятилетиями.

Когда Розанов писал, что в революционную пору тысячелетняя Русь слиняла в два дня, самое большее – в три, он же имел в виду то, как очень быстро рухнул весь уклад общественной жизни. Не отречения, не соглашения, не высочайшие дворовые интриги – а крах, распад повседневности. А вызревать этот распад может и в статистически благополучные времена…

– Но что означает повседневность? Все страны существуют в какой-то атмосфере, но не все разваливаются…

– Да, многое зависит от того, в каких критериях эти страны находятся, какой опыт ими накоплен и что предшествует тем или иным событиям. И все же для тяжелейших кризисов свойственна не резкая, по щелчку, перемена, обусловленная, прости господи, какой-нибудь выдуманной пламенными лоялистами цветной революцией, а медленное, но уверенное угасание, скатывание в депрессию. Когда вы не оплачиваете налоги, когда вы не уважаете власть (потому что ее не за что уважать), когда вы перестаете сотрудничать друг с другом… При этом ответственность за это лежит не только лишь на обычных гражданах (человек, принадлежащий к постоянному населению данного государства, пользующийся его защитой и наделённый совокупностью политических и иных прав и обязанностей.Также форма устного и письменного), но в первую очередь на руководителях, которые такие процессы не замечают или игнорируют.

– А как такие процессы вообщем можно заметить?

– Ну, в этом как раз особой трудности нет с учетом имеющихся сегодня средств коммуникации и сбора инфо. Ведь удивительно, как мы одновременно пугаемся «цифрового концлагеря» и считаем, что безвинные муниципальные деятели обречены в упор не замечать того, что очевидно обычным гражданам.

У нас любящие сыпать цифрами гос чиновники часто, например, говорят: средняя зарплата в Москве почти 90 тыс – не жизнь, а праздник, в общем горбачевский «пир духа». И остается только удивляться: ну ты перелистни страничку-то, взгляни, сколько в Москве составляет модальная зарплата, то есть наиболее часто встречающаяся. А она, вообщем говоря, в три раза ниже. Пролистни дальше, посмотри, какова величина соц пособий, какова степень имущественного неравенства.

Иными словами, довольно просто глубже анализировать даже столь любимую статистику. Поглядите не на темпы роста ВВП, а на состояние доходов граждан. Посмотрите не на цифры роста кредитной сферы, а на закредитованность мещанина. Посмотрите не на патетические отчеты «с мест», а на то, что говорят и пишут люди, которым вы не оплачиваете за комментарии.

– То есть речь не о том, что власть не может заметить, а скорее о том, что она не желает этого делать?

– Скажем обтекаемо, для таких предположений надо бы побольше оснований. Тут можно было бы вспомнить и долго рассказывать про специфическую логику «правительности», отлично исследованную в социальных науках, но я приведу пример попроще.

У замечательного литератора Филипа Дика есть «Человек в высоком замке», и один из героев весьма удачно обличает наблюдаемый порядок (гармоничное, ожидаемое, предсказуемое состояние или расположение чего-либо): «Их не интересует ни какой-то человек тут, ни какой-то ребенок там. Только абстракции будоражат их: раса, земля, люд». Это типичная для «правительности» оптика – не люди, а население, не голоса граждан, а данные статистики, не качество жизни, а суверенитет. Время от времени, впрочем, этот «высокий авторитарный модернизм», о котором писал Джеймс Скотт, оттеняет кое-что другое.

 

– Что конкретно?

– Интерес. Частный, корпоративный, любой… Тут очень подходит цитата из «Кавказской пленницы»: это та шерсть, которую мы весьма часто путаем с государственной. Политолог Боб Джессоп писал, что стремление людей пробиться к гос власти нередко объясняется желанием де-факто переименовать свои интересы в «национальные» или «муниципальные». Давайте вспомним, скажем, простую недавнюю историю со знаком «Ш», без которого около года нельзя было ездить на автомашине с шипованной резиной: нам сначала объяснили, почему это необходимо и обязательно, а позже сказали, что, оказывается, нет, да некритично это совсем. А водители уже по копеечке неплохо так потратились – и возможно, не в песок, а в определенные карманы эти деньги и ушли…

– А если этот энтузиазм не препятствует усилению государства? Ведь, как говорится, приливная волна поднимает все лодки…

– Тут очень важно заметить две вещи. Во-первых, когда мы говорим об усилении гос-ва, важно быть предельно точными в выражениях и понимать, чем наше ненамеренное слово отзовется. Что значит «усиление государства» – что гражданам стало лучше или что силовой аппарат стал клыкастей? Что означает «усиление государства» – что мы преодолели прежние социальные пороки или что при их сохранении правительство стало эффективнее извлекать из своего статуса определенную «ренту»?

Англичанин Майкл Манн в свое время предложил различать «деспотическое» и «инфраструктурное» осознание государственной власти: в первом случае государство сильно тем, что может стукнуть кулаком по столу и сказать «все равно будет по-моему», а во-втором оно умеет договариваться и глядеть с обществом, на манер влюбленных, в одном направлении. В нашей стране, похоже, больше обожают деспотическую трактовку – и «усиление государства» воспринимается именно в категориях жесткой руки, вертикали власти и т.д. И здесь как раз важно сказать вторую вещь: если пристально посмотреть на состояние экономики, на постепенное выхолащивание политической конкуренции, на какой то совершенно выдающийся произвол в юридических и даже конституционных вопросах, можно осознать, что в большинстве случаев под «усилением государства» скрывается довольно неприхотливый спектакль. Не усиление как таковое, а быстрее его показная, демонстративная имитация.

Можно, скажем, разгромить НТВ олигарха Гусинского и при сегодняшней сотне долларовых миллиардеров, получающих то госконтракты, то госнаграды, продолжать праздновать какую-то победу над олигархами. Можно осудить за коррупцию отдельного губернатора или министра – и при двурушничестве других утверждать «очищение власти».

– Получается такой лицемерный оппортунизм…

– В целом весьма точная формулировка. Лицемерие в том, чтобы показывать то, по чему люди, пережившие 1990-е, истосковались: «порядок», «державность», «стабильность». Оппортунизм в том, что вчера заявленные вещи завтра совсем не обязательно исполнять или попросту доводить до конца – помните, например, у нас было «экспертное опьянение» суверенной демократией? Ну и где она на данный момент? Где сейчас «национализация элиты», где медведевская модернизация, где опора на «план Путина»?.. Я, кстати, напомню, что эту имитационность блестяще открывает именно «план Путина», про который сам его заглавный герой сказал, что «план Путина» выдумали в «Единой России» для предвыборной кампании. В этом плане интересно, как наш 3-ий Рим отзеркалило от Рима первого: Цицерон, помнится, призывал «быть, а не казаться», а в сегодняшнее время (форма протекания физических и психических процессов, условие возможности изменения) куда более ценна линия противоположная: у нас «партия власти» то уверяет всех в своей консервативности, то идет на выборы с либеральной повесткой, у нас одни и те же муниципальные деятели то воюют с популистами, то сами ими становятся.

– А чем опасна такая линия поведения?

– Мне кажется, основная ее опасность достаточно очевидна: ориентация на бесчисленные потемкинские деревни свойственна для логики временщика, который объясняет жителям: «Пока я здесь, давайте немного облагородим фасад и придумаем красивое объяснение тому, почему мы этим ограничиваемся. Да хотя бы просто потому, что после меня, как известно, хоть потоп».

Вы знаете, многие латиноамериканские демократические трансформации – что в Бразилии, что в Аргентине, к примеру, – породили среди части населения этих стран убеждение, что «при хунте было лучше, порядок был да стабильность», а вот при демократии все надежды и мечты пошли прахом. Виновными оказались новые власти (это возможность навязать свою волю другим людям, даже вопреки их сопротивлению), которые еще даже сделать ничего не успели, а не старенькие, которые своей непродуманной, направленной на «тактические успехи» политикой довели экономику до ручки.

Но имитация, что бы нам ни казалось со стороны, отлично считывается людьми (общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры) – так было в советское время, когда «одни делали вид, что работают, а остальные делали вид, что платят», так обстоит дело и сейчас. Доходит до того, что специалисту в определенной сфере бывает просто смешно смотреть на различные декларации, данной сфере посвященные: врач не может без иронии относиться к описанию «состояния (понятие, обозначающее множество устойчивых значений переменных параметров объекта) здравоохранения», педагог – к описанию «ситуации в образовании», фермер – к описанию очередных грандиозных побед над реальностью в области сельского хозяйства.

Линкольну, кажется, приписывают фразу о том, что «можно какое-то время накалывать всех, можно все время обманывать немногих, но нельзя все время водить за нос весь люд». А вот у нас, как мне видится, постоянно пытаются замахнуться именно на такие достижения.