Главная / Политика / Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было0

«Девизов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было»

Ужасы и подлости Великой Российской войны — глазами фронтовика

В День памяти и скорби мы публикуем куски военных воспоминаний Михаила Сукнева «Записки командира штрафбата». Уроженец Алтайского края, Миша Иванович с 1941-го и в течение более трех лет воевал на передовой, командовал стрелковым, а чуть позже штрафным батальонами. Память ветерана свидетельствует о подлости советского командования, отрисовывают картины ужасов войны и портреты героев-фронтовиков. Вместе с тем, в мемуарах Сукнева приводятся отрывки из мемуаров маршала Кирилла Мерецкова: таким образом, читатель видит войну (конфликт между политическими образованиями — государствами, племенами, политическими группировками и так далее, — происходящий на почве различных претензий, в форме вооружённого противоборства,) и из окопов, и из штабов.

1941: «Наша пехота разламывала оборону противника штыком и гранатой, неся большие потери»

Нас, разведчиков, отправили на Ильмень-озеро [под Новгородом]. Пурга, зима началась как следует. До немцев три километра. Поглядели в бинокль, решили идти за «языком». Дня через три пошли, пятнадцать человек с винтовками. Я — командир взвода. Обходим полыньи, от воды — пар, темнота. И вдруг из мглы перед нами возникают немцы, тоже разведка, столько же человек. Вокруг гладь, ни бугорочка, на три километра чистенький снежок… Мы в центре озера, между нами несколько метров. Постояли. Что делать? Винтовка есть винтовка, полуавтомат есть автомат. Ближний бой. Мы их ополовиним, они нас всех срежут. А те тоже задумываются. Они ведь не знают, что у нас винтовки, оружие закручено белым. Идти на самоуничтожение никому не охото… Мы пятимся назад, и они тоже. Пятились, пятились и скрылись. Вернулись мы, особенному отделу об этом, конечно, ни звука, всех могли пересажать.

***

К концу января стал очевиден провал Любанской операции. Предпосылки провала указаны командующим Волховским фронтом К. А. Мерецковым в мемуарах «На службе народу». Он пишет: «Общее соотношение сил и средств к середине января складывалось, если не считать танковых сил, в пользу наших войск: в людях — в 1,5 раза, в орудиях и минометах — в 1,6 и в самолетах — в 1,3 раза. На 1-ый взгляд это соотношение являлось для нас вполне благоприятным. Но если учесть слабенькую обеспеченность средствами вооружения, боеприпасами, всеми видами снабжения, в конце концов, подготовку самих войск и их техническую оснащенность, то наше „превосходство“ смотрелось в ином свете.

Формальный перевес над противником в артиллерии сводился на нет недочетом снарядов. Какой толк от молчащих орудий? Количество танков далековато не обеспечивало сопровождение и поддержку даже первых эшелонов пехоты.

2-я Ударная и 52-я армии вообщем к началу наступления не имели танков. Мы уступали противнику и в качестве самолетов, имея в основном истребители устаревших конструкций и ночные легкие бомбардировщики У-2.

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было1Миша Сукнев„Википедия“

Наши войска уступали врагу в техническом отношении вообщем. Немецкие соединения и части по сравнению с нашими имели больше автоматического вооружения, автомобилей, средств механизации строительства оборонительных сооружений и дорог, лучше были обеспечены средствами связи и сигнализации. Все армии фронта являлись у нас чисто пехотными. Войска передвигались только в пешем строю. Артиллерия была на конной тяге. В обозе в большей степени использовались лошади. В силу этого подвижность войск была очень медленной.

Наша пехота из-за отсутствия танковой и авиационной помощи вынуждена была ломать оборону противника штыком и гранатой, неся при этом очень большие потери… Следует отметить, например, что вновь прибывшие части 59-й и 2-й Ударной армий, сформированные в недлинные сроки, не прошли полного курса обучения. Они были отправлены на фронт, не имея жестких навыков в тактических приемах и в обращении с оружием».

1942: «Мы узнали сполна стоимость многих наших „отцов-командиров“! Грошовая!»

Батальон каждые четыре месяца изменялся почти полностью. Убитые, раненые, умершие от разрыва сердца, цинги и туберкулеза. Оставались единицы… Мы не успевали досчитываться товарищей, как их уносила свинцовая буря. Сегодня приняли с «большой земли» пополнение, а к утру многих уже нет в живых… Раненых везли навалом на крытых брезентом грузовиках. Сквозь щели днищ кузовов струилась кровь, застывая в воздухе. Мороз доходил ночами за минус 40… Смотришь в кино «романтику» войны и диву даешься: где она была?

***

В данной войне те, кто ее прошел сквозь море огня в первых линиях боевых действий и чудом выжил, узнали сполна стоимость многих наших «отцов-командиров»! Грошовая!!! Цвет армии, наилучших командиров и командармов, «вождь» с подручными НКВД «своевременно» отправил в другой мир, будто в угоду германскому командованию. Мало перед войной осталось в нашей армии толковых офицеров и генералов. Василевский, Рокоссовский, начальник Генштаба Шапошников…

На собственном уровне я немного встретил порядочных командиров. Остальных привозили откуда-то с тыла… Никакой инициативы. Пока приказа нет, никуда не пойдет. А поступит приказ, уже поздно…

Я пишу только лишь то, что мне пришлось самому видеть и пережить. Сколько понапрасну было пролито крови рекой под командованием генерала армии (сухопутные войска как часть вооружённых сил государства; соединение значительной массы вооружённых сил на одном театре войны, чаще всего под началом одного лица, для достижения определённой) К. А. Мерецкова, командующего Волховским фронтом… 

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было2Первоначальный период Великой Отечественной войныСайт Минобороны

К. А. Мерецков в мемуарах «На службе народу» признает, что «безуспешно были подобраны отдельные военачальники. Позволю себе остановиться на характеристике командующего 2-й Ударной армией генерал-лейтенанта Г. Г. Соколова. Он пришел в армию с должности заместителя наркома внутренних дел. Брался за дело жарко, давал любые обещания. На практике же у него ничего не получалось. Видно было, что его подход к решению задач в военной обстановке основывался на давно отживших понятиях и догмах. Вот выдержка из его приказа № 14 от 19 ноября 1941 года (внесистемная единица измерения времени, которая исторически в большинстве культур означала однократный цикл смены сезонов (весна, лето, осень, зима)):

„1. Хождение, как ползанье мух осенью, отменяю и приказываю впредь в армии ходить так: военный шаг — аршин, им и ходить. Ускоренный — полтора, так и жать.

2. С едой не ладен порядок. Среди боя обедают и марш прерывают на завтрак. На войне порядок таковой: завтрак — затемно, перед рассветом, а обед — затемно, вечером. Днем получится хлеба или сухарь с чаем пожевать — хорошо, а нет — и на этом спасибо, благо денек не особенно длинен.

3. Запомнить всем — и начальникам, и рядовым, и старым, и юным, что днем колоннами больше роты (арх) ходить нельзя, а вообще на войне для похода — ночь, вот тогда и маршируй.

4. Холода не опасаться, бабами рязанскими не обряжаться, быть молодцами и морозу не поддаваться. Уши и руки растирай снегом!“

Ну чем не Суворов? Но фактически известно, что Суворов, помимо отдачи броских, проникающих в солдатскую душу приказов, хлопотал о войсках. Он требовал, чтобы все хорошо были одеты, вооружены и накормлены. Готовясь к бою, он учитывал все до мелочей, лично занимался рекогносцировкой местности и подступов к укреплениям, противника. Соколов же конечно думал, что все дело в лихой бумажке, и ограничивался в основном только приказами».

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было3Репетиция парада в МосквеPPI / Keystone Press Agency / Global Look Press

От себя к этим словам добавлю, что в особенности жестоким и бездарным был командующий нашей 52-й армией генерал-лейтенант Яковлев. За место того чтобы снабжать армию, довольно немногочисленную, необходимым боезапасом, он гнал батальоны и полки в заблаговременно провальные операции с большими потерями, что я видел и пережил… О Яковлеве гласили в штабах армии: «Бездарь и солдафон!»

Не лучше был и командир нашего 1349-го полка (Полка (архитектура) — архитектурный элемент), из капитанов ставший майором, Иван Филиппович Лапшин. Это был идеал бездарности и упрямства, равнодушия к подчиненным и беспощадности к ним же. Страшный человек — таковой командир в боевой обстановке. Он говорил сквозь зубы и редко, в основном междометиями. Ни одной книги он, видно, за всю жизнь не прочитал, но перед начальством был угодник и выглядел презентабельно… Командовал он разведбатом в танковой дивизии, но образование военное имел — приблизительно за трехмесячные курсы. Немного участвовал в Гражданской войне. Таких я и встречал в предстоящем, как по заказу.

[…] Лапшин решил пустить разведку в поиск за «языком» буквально через лед Волхова. Шестеро русских богатырей от двадцати до двадцати пяти лет в маскхалатах, с винтовками (автоматов не было тогда даже в дивизии) двинулись наискосок к германской обороне, то и дело светящейся ракетами. Было совершенно ясно: люди при лунном свете через облака будут расстреляны наверняка! Так оно и произошло: даже не допустив до проволоки, фрицы из пулеметов расстреляли нашу разведку. Попыхивая трубкой, наш полковой командир молчком повернулся и зашагал в свой штаб. Ни оха, ни вздоха. Разведчики пролежали там в снегу до буранов, когда их вынесли и похоронили. Тогда я сообразил, что это страшный человек. И старался по возможности не встречаться с ним.

[…] Лучше быть под огнем неприятеля, чем встречаться с Лапшиным. Тут мы были хоть в огне ада, но вдали от бездарного начальства.

К нам можно было попасть только лишь песчаным берегом Волхова, ночью. Днем берег простреливался противником с берегового выступа на километр. Чтобы не допустить какую-либо «комиссию» или проверяющих от полка и дивизии (основное тактическое соединение в вооруженных силах многих государств), по совету комбата Алешина я открывал стрельбу из ручного пулемета по огневой точке противника на береговом выступе, который был выше нашего вообще всего на какой-то метр. Фриц отвечал, и пули сыпали «вдоль по Питерской» — по берегу. Незваные гости «сматывали удочки», так и не побывав у нас.

***

В начале марта 1942-го мы практически «поплыли» — траншеи заполнила снеговая вода после сильных оттепелей. По всей обороне, в особенности к берегу Волхова, вытаивали сотни и сотни убитых немцев, испанцев из «Голубой дивизии», наших бойцов и командиров… Мы очутились в центре необъятного кладбища. Ночами похоронные команды из дивизии или армии собирали наших, складывали их «копнами» по берегу, чтобы позже относить берегом, отвозить в тыл. Там ныне стоит высокий бетонный монумент над тысячами наших погибших в боях героев.

Прихожу на свой КП роты в центре обороны, от моего блиндажика — спуск в лог, а за ним вид вдаль по берегу. И лежат «копнами» наши бойцы, многие разуты… Страшное зрелище — десятки этих «курганов» из мертвых тел, где каждую минуту может оказаться кто-то из нас! Немцы и испанцы лежали по одному и где-то кучками, как их убили зимой наши бойцы. Ночами я обычно передвигался перебежками, поверху, рядом с траншеями и ходами сообщений, где сходу начерпаешь воды и грязи полные сапоги. Но свернуть в сторону нельзя: в мгле наткнешься на будто металлические руку (верхняя конечность человека, опорно-двигательного аппарата, одна из главнейших частей тела) или ногу не оттаявшего еще трупа… Позже мы будем зарывать трупы наших врагов там, где они лежали, в ямки метр глубиной. Они позже по ночам светились каким-то мерцающим огнем…

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было4Сайт Минобороны

Кого больше тут погибло? Пожалуй, одинаково. На нейтралке я насчитал немецких трупов тыс четыре-пять. Испанцев же половину мы переколотили, половина замерзла. Как-то зашли мы в их блиндаж, человек 10–12 лежат, все застыли. Документы собрали, возвратились. Наград не получили, «язык»-то живой нужен. Смотришь, бывало, в стереотрубу или бинокль, стоит противник, обмотался одеялами, которые набрал в примыкающем селе, и прыгает. Мы смеемся, мы-то были одеты тепло.

***

С нами — старшина роты Севастьян Костровский, он же и внештатный писарь, не так давно из тыла, сельский учитель-доброволец. Рассказывает нам, как с новым пополнением численностью до взвода они несколько дней назад двигались от Муравьев буквально через село Дубровино. От самых Муравьев на поле шириной в два километра и по селу, полусожженному, где шли жестокие бои в декабре, по всему пространству лежали наши убитые воины. После погибели у них отросли большие ногти, волосы, бороды и усы. […]

Вдруг раздался снаружи взрыв мины, и в наш блиндаж-землянку ввалился часовой. Падая, он успел произнести: «Гады, уничтожили!» Не выпуская из рук винтовки, он упал нам под ноги с раскроенным пополам черепом — кровь разлилась по всему полу! Только лишь с рассветом у меня (фамилия) отошло от сердца то, что случилось, в который уже раз, с еще одним заступником плацдарма.

***

В Лелявине остался без хозяев огромный серо-голубой котище. Васька — так я его именовал. Будто стал «пулеметчиком», шатался по всем землянкам и был везде «наш» — завтракает, обедает, ужинает. Считай, как сыр в масле катается. В один прекрасный момент его ранило в ногу, я унес кота в медсанвзвод к Герасимову. Вылечили. Снова рана — осколок проделал у кота в горбинке носа дырку, стал сопеть; тогда он без помощи других побежал к Герасимову лечиться! Умница, а не кот!

Как-то прихожу в землянку и ощутил аромат духов. Девушка?! Не понимаем, откуда такие ароматы. В один прекрасный момент я караулил, как кошка мышь, фрица, наблюдая в оптику снайперской винтовки (нарезное стрелковое оружие, конструктивно предназначенное для удержания и управления при стрельбе двумя руками с упором приклада в плечо) из амбразуры дзота за логом. Перевел прицел на нейтралку. Не верю своим очам. Подумал — заяц пробирается по минному полю противника (Противник — военный термин, который используется для обозначения противостоящего в военных действиях государства или союза государств и его сил), ан нет — Васька! Да так бережно — былинки не заденет. Шел кот деловито от противника к нам! Под вечер он появился у нас ужинать, и от него опять веяло духами… фрицев… У них он завтракал, у нас ужинал. Немцы его еще и духами окропят.

***

С середины января по июль 1942-го батальон не мылся в бане. Не менял белье. Я обносился вконец. Сапоги носил германские с широченными голенищами. Белье — из черного шелка, даже паразиты скатывались, и мы были относительно незапятнанными. «Мылись» ночами, раздеваясь до трусов — и в сугроб! Вода была на вес золота. В снегу масса убитых, а на Волхове лед замерз до полутора метров. Приносим лед и ставим в ведрах на печурку…

С тыловиками случались у меня крутые дискуссии. Обносились мы, как я уже сказал, до того, что с трупов немцев снимали сапоги. Вот до чего дошли нас собственные снабженцы! Прихожу к ним:

— Дадите обмундирование?

— Да вас все равно поубивают там…

— Сейчас же чтобы было! По другому взлетите на воздух. Гранату брошу, я успею уйти, но вы уже тут остаетесь, — шучу я.

— На данный момент, сейчас! Пиши, Костя, чтобы одеть первый батальон!

***

В взыскание за излишние возлияния, проще говоря пьянство, приказал пулеметчику Орлову, парню лет 20, могучего борцовского склада, тянуть санки с ящиками патронов для батальона в Теремце.

— Эх, товарищ комроты! Постоянно готов! — вскричал совершенно бесстрашный Орлов, эта забубенная головушка. Бывало, обыщем его, посадим в заброшенную землянку на лед для протрезвления, а он высунется оттуда и, подняв руку с фляжкой, полной водки, орет: «Товарищ комроты! Пригребайте ко мне!» Я на него рукой махнул: не набирается до опьяненного состояния, и то ладно.

С левого берега ручья Бобров в устье мы ползем по льду. Груз патронов солидный, но Орлову нипочем. Когда мы под самым обрывом над Волховом утюжили животиками лед, сверху нас окликнул немецкий часовой, мы замерли. Полежав без движения, двинулись далее и благополучно появились в Теремце. Побывав «в гостях», налегке пустились назад. И опять фриц нас окликнул. Орлов, ни слова не говоря, метнулся вверх, в секунды достигнул траншеи и скрутил фрица так, что тот испустил дух. Орлову достался автомат и несколько заряженных рожков. Он красовался с автоматом по батальону, ибо у нас собственных автоматов не было ни единицы! Однажды прибыл к нам комдив Ольховский, попарился в баньке и отнял у Орлова автомат, за что вручил ему медаль «За отвагу» (вторую в батальоне после меня). Тогда я уяснил правду: такими атлетами, как Орлов, не делаются, они рождаются, как Стеньки Разины.

***

Из окруженной и, можно сказать, погибшей 2-й Ударной армии [генерала Власова] даже в августе и сентябре 1942 года выходили наши люди, поточнее, выползали истощенные, как дистрофики. К нам в роту приползли трое: подполковник медслужбы — женщина, капитан (Капитан — военный чин, воинское офицерское звание) особенного отдела и старший лейтенант. В лесах они питались даже кониной-падалью… Кто-то хороший сунул капитану кусок хлеба с маслом. Врач не успела данный хлеб вырвать из рук капитана, он проглотил половину и через секунды забился в судорогах, погиб!.. Таких людей твердого сплава надо было бы комфронта Мерецкову награждать, представлять к званию Героя Русского Союза, но, увы…

1943: «Своими глазами видел засилье лизоблюдов и нечистоплотных карьеристов»

Я — к Лапшину (русская фамилия и топоним). Прошу его вызвать комдива Ольховского и отменить штурм [Новгорода] без соответственной артподготовки. Ведь наша полковая, в одну батарею, артиллерия — это капля в море. Говорю:

— Товарищ подполковник, позвоните командиру дивизии. Отставьте. Вы же на жестокое убийство нас посылаете. Всех! Живым никто не вернется.

— Не могу! Приказ командарма! — резко ответил Лапшин.

Я практически молил не губить не только батальон, но и весь полк, ибо от нас видны колокольни Новгорода. Это значило — противник нас просто напросто расстреляет на этом пойменном ледяном поле! Не помогло! Я было сам направился к Ольховскому, к штабу дивизии, в ближайший лес. Но Лапшин «проявил характер»:

— Запрещаю, капитан Сукнев!

Здесь уже могло последовать серьезное наказание за обращение к вышестоящему начальству, минуя прямого командира!

6:45. Команды нет. Ну, думаем, отменят штурм… Но не тут-то было. Дежурный телефонист батальона передал от Лапшина:

— Начинать штурм! Команда ноль-первого!

Мы вразумили, что нам из этого боя живыми не выйти. Обнялись. Командиры (управление — комплекс мероприятий предпринимаемых государством по созданию вооружённых сил, их поддержанию на должном уровне, отвечающем требованиям обороноспособности и принятой военной доктрины и) рот, наш штаб прощались друг с другом… И никаких призывов, ни девизов вроде «За Родину! За Сталина!» у нас не было… Это надо было видеть. Это был поистине массовый героизм, не виданный мной никогда! Эти русские чудо-богатыри пошли на погибель, исполняя свой долг перед Родиной. Не за Сталина, не за партию. За собственный родной дом и семейный очаг!

[…] Видим — грохочущая стена стали, как будто цунами, надвигалась на нас! И грянул беспрерывный взрыв, от которого у меня чуток не лопнули барабанные перепонки в ушах, а многие надолго оглохли. Немцы открыли стрельбу из 500, если не более, орудий, и все снаряды (средство поражения живой силы, материальной части и укреплений противника, выстреливаемое (выпускаемое) из артиллерийского или иного боевого орудия) осколочно-бризантные или шрапнель! Не достигая земли, они рвались над ней в 10–15 метрах, поражая все живое… Попадались убитые наши, по двое-трое, но это были не трупы, это были бесплотные останки! Пустое обмундирование, без голов, пустые мешки с сапогами, даже без костей! Взрыв бризантного снаряда над головой — и человека нет, он уже «без вести пропавший». При взрыве такового снаряда температура достигает двух тысяч градусов, и человек испаряется одномоментно.

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было5Сайт Минобороны

Где-то к обеду над нашими головами защелкали пули, очевидно снайперов, и не одного. По кому? Мы не сразу поняли. И вдруг на краю воронки вырос в собственный громадный рост мощный по-медвежьи солдат из хозвзвода Шорхин! За спиной у него термос с супом. В руке другой термос — с кашей. Весь Шохин увешан фляжками с чаем, водой и наркомовской водкой… Одна из фляжек прострелена, но Шохин этого не замечает.

— Здравия желаю, товарищ комбат! — рявкнул он.

Мы его мигом стащили в воронку за ноги. Идя к нам по открытому полю, он не понял, что снайперы метят конкретно в него, а полное спокойствие русского, видимо, сбило с толку германских стрелков.

Еще в Лелявине я списал Шохина из пулеметчиков, направив в хозвзвод к Федорову. Шохин повсевременно засыпал на часах в окопах, но силищу имел лошадиную. Что и требовалось в хозвзводе. Я снял с себя медаль «За боевые награды» и прикрепил ее на груди Шохина. О себе подумал: «Все равно погибну…»

— Ноль-первый вызывает к себе!

Это к Лапшину. Что еще он замыслил, не знаю, но не добро — это ясно.

С Лапшиным разговор был коротким, как выстрел:

— Почему вы не собрали с поля орудие? Это пахнет трибуналом!

— Как только освободим Новгород (Новгород (до 1999 года официальное название — Новгород) — город на северо-западе России), если будем живые, то и соберем оружие там, за «земляным валом» высотой с четырехэтажный дом! — отпарировал я, не заботясь о собственной карьере, ибо тогда решил: если выживу, то с окончанием войны прощусь с армией, в которой своими очами видел засилье лизоблюдов и нечистоплотных карьеристов.

На этом наш разговор окончился. Что сделал батальон? Что там на данный момент? Какие потери? — об этом Лапшин не задал ни одного вопроса. Гласил мне постоянно Токарев: «Иди ко мне, брось Лапшина… Вы друг друга стрелять скоро будете!» Я естественно отказался. Привык к своему батальону, не мог оставить ребят. А эти ребята все погибли под Новгородом. Из 450 человек в строю осталось 15…

Два других полка при том штурме Новгорода понесли малозначительные потери… Мы же умылись кровью. Потери тяжелейшие и абсолютно неоправданные. И ничего, с Лапшина и Ольховского как с гусей вода!.. После (дипломатический представитель высшего ранга своего государства в иностранном государстве (в нескольких государствах по совместительству) и в международной организации; официальный представитель) войны уже я стоял на том валу — большой стене. По ней на тройке можно ехать. Когда я рассказывал об этом штурме экскурсоводу, которая возила нас, ветеранов, по Новгороду в 1984 году, она зарыдала — не знала о том, сколько здесь полегло.

***

Утром я задержался в палатке — мне принесли из мастерской новенькое обмундирование. Надев его, я вертелся перед оконцем палатки: снова ошибка, немного жмет китель под мышками. В один момент раздвинулась плащ-палатка у входа, и вошел первым полковник интендантской службы Грачев — начальник тыла фронта. За ним выдвинулся Мерецков. Выше его головы — голова Тимошенко, тогда нашего кумира — со времен предназначения его наркомом обороны еще до войны, когда он крепко подтянул армию.

Грачев ко мне. Крутит меня туда и сюда, как манекен. Хвалит:

— Ну что, форма отличная. И посиживает прекрасно!

Фигура у меня была тогда хорошая, спортивная. Не успел я и рта раскрыть, чтобы доложиться по уставу, как высшие чины удалились. И больше мы их не лицезрели… Это посещение оставило у комбатов неприятный осадок. Ночью мы в разговоре осудили собственных «вождей» — ни слова от них, ни спроса, ни вопроса, будто мы все тут пустое место, а не те, кто прошел ад войны… Значительное большинство из комбатов, пройдя путь до батальона, смотря не раз смерти в глаза, не имели даже медали, не говоря об орденах. Так Тимошенко, не говоря о Мерецкове, стал угасать в моих глазах…

***

Вижу слева, на бруствере, во весь рост лежит молодой капитан-артиллерист, судя по киноварным кантам на новом (как у меня) кителе и галифе. Головы у капитана нет. Документов никаких. Есть такая особенность — если ты высунул голову из траншеи, а рядом стукнул снаряд, то головы нет, она улетучивается… Пожалел несчастного, иду дальше…

Вспомнилось, как на Лелявинском «пятаке» в один прекрасный момент со мной пошел старший сержант-пограничник, наблюдатель. Выждав момент, делаем швырок: я первый, он чуть следом за мной. И тут снова нас накрыли снаряды. Я успел допрыгнуть в траншею, обернулся — моего спутника не было, будто он испарился! Переждав, я возвратился по собственному следу, но пограничника так и не обнаружил. Вспомнил: когда бежали, то один из снарядов лопнул позади меня, почти рядом, и меня по воздуху бросило в траншею, куда мы стремились! Стало понятно: при попадании снаряда в человека он исчезает, испаряется при ужасной температуре взрыва. Таких погибших бюрократия от военных называла без вести пропавшими… Так «пропал» и мой комроты Чирков Петр под стенками Новгорода. Его матушка стала получать пенсию только с 1975 года из-за того, что рассказали: «без вести пропал», а он погиб в воронке, которая затянулась илом после взрыва снаряда… Буквально через 30 лет я все-таки разыскал документ о его гибели в том бою.

Возвращаюсь в свой полк. Кто ни встречается со мной — шарахается, как от чумного! Не усвою, страшный я стал какой-то или что? Прихожу в санпункт к Настеньке Ворониной. Она, лицезрев меня, аж присела на топчан с расширенными от испуга или от радости глазами. Спросил: что происходит, почему от меня шарахаются? Настя, ахая, рассказала: на меня давным-давно отправлена домой «похоронка» с извещением о том, что я убит. Не веря своим очам, она даже положила руку на мое плечо:

— Ты ли, Миша?

— Да, я! Черт-те что! — воскликнул я, и узнаю суть дела и подробности: того капитана, которого я лицезрел на бруствере без головы (часть тела животного или человека, в которой находятся мозг, органы зрения, вкуса, обоняния, слуха и рот) от попадания снаряда, в новеньком форменном кителе, приняли за меня! Но не направили внимания на петлицы и канты артиллериста.

1944: «Латышский поселок был начисто ограблен нашими тыловиками»

Беру с собою 20 автоматчиков, идем смело в поселок. Никого! Ни души. Слышно только лишь громкое мычание коров, ржание лошадей, гоготанье гусей. Приняв все квоты предосторожности, батальон (формирование, основное тактическое подразделение в сухопутных войсках, воздушно-десантных войсках, береговых войсках и других войсках) втянулся в поселок. Проверяем жилье. Никого. Я отдал приказ: «Брать только простыни на портянки, но не вещи. Будем расстреливать на месте за мародерство!»

Проверяю очередной дом. Мин нет. Открываем гардеробы, набитые меховыми женскими шубами, платьицами из шелка и еще из какого-то материала, которого я вовеки не видывал в своей Сибири! Обстановка — шик! Но где же обитатели? Мы поняли — запуганные распространявшимися немцами (народ и нация, произошедшая от древних германцев, основное население следующих государств: Германии, Австрии, Швейцарии и Лихтенштейна) слухами о «зверствах» Красной армии, они скрываются в ближних лесах. А леса тут были истинные, буквально дебри. Мы напоили скот. Задали животным корма. Птице насыпали зерна. И покинули поселок, продвигаясь вперед, заняли новенькую линию обороны (термин имеет следующие значения в военном деле: Система политических, экономических, военных, социальных, правовых и иных мер по подготовке к вооружённой защите государства, целостности и).

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было6Репетиция парада в МосквеXinHua / Global Look Press

Дней буквально через пять я явился в штаб дивизии по вызову. Проходя этот поселок, зашел в дом, крытый черепицей. И что же вижу? Молодые машинистки стрекочут на машинках. Холеные адъютанты и ворье-интендантики (потом будут «настоящими полковниками») тут же обретаются.

Открываю один, второй гардеробы — пусто! Хожу по поселку — в домах все пограблено. В оградах, там и тут, люди (общественное существо, обладающее разумом и сознанием, а также субъект общественно-исторической деятельности и культуры) заколачивают ящики, посылки с хорошем. 

Подхожу к капитану медицинской службы из нашего полка. Он заколачивал ящик со швейной автомашиной. Другой ящик уже стоял рядом, готовый к отправке. Подняв голову, капитан поздоровался со мной и спросил:

— Товарищ майор, а что вы не посылаете домой ничего?

— Мне нечего посылать. А вот ты — мародер, последнее взял у латыша-трудяги! Сволочь! — И еще бы несколько секунд, я мог пустить в ход собственный «вальтер» — любимый мой пистолет на войне. Но тут меня позвали к комполка решать «боевую задачку»… Так латышский поселок был начисто ограблен нашими тыловиками, но не боевыми офицерами, которые нажимали врага на всех участках фронта. Хотя многие командиры полков очутились нечистыми на руку, отправляли домой то, что попадало в руки.

***

Война подходила к окончанию. Подполковник с 1941 года московский осетин Иван Григорьевич Ермишев, казалось, «без меня никуда». Поселил меня к себе в трофейный большой блиндаж. Тогда-то я познал впервые в полной мере: лучше быть хоть небольшим начальником, чем даже большим заместителем начальника. Да еще такого капризного, как Иван Григорьевич. По мельчайшему поводу он приходил в «кавказскую» ярость. Мог (как князь горский) запустить в молодую девушку, личного повара, тарелку с непонравившимися ему супом или щами. Аж осколки по блиндажу! Командирского в нем было мало. Ни познаний, ни храбрости, ни фигуры, ни голоса. Все так, серединка на половинку! Он исчезал к своей супруге на десяток деньков, возвращался обратно, и спустя день снова исчезал в своем «домике» далеко от полка.

***

В полку показалась рота снайперов… из девушек и молодых женщин! По обязанности распределяю их по батальонам, а там уже комбаты — по ротам и «гнездам»… Стоят передо мной высочайшие блондинки, грудь — чудо, а на ней по одному, по два ордена аж Красного Знамени. Если бы я был снайпером, то заслуга мне была бы не выше медали «За отвагу». А тут у женщин-снайперов через одну ордена Красноватого Знамени, Красной Звезды, а медалей «За отвагу» — не перечесть… А сами такие глазастые, так и глядят по сторонам в поисках кавалеров. Снайперши! Все подобные ситуации я повидал на фронте…

Развели их по местам. И они пропали. Ни днями, ни на рассвете на наших передовых линиях не слышно стрельбы. Иду по траншее в 1-м батальоне, на постах стоят собственные, и ни одной женщины-снайпера! Которые расположились по блиндажам с командирами взводов, старшинами рот или с командирами…

Прошла неделя. Командир снайперской роты заявляется ко мне на КП полка. И не может собрать собственных снайперов — исчезли в окопах, и все. Наконец нашел, но три — как в воду канули! Все ведающий помначштаба Алексей Растений подсказал: «Одна скрывается у того-то, другая у того-то и третья там-то…»

Отыскали. Командир роты принес мне их книжки с отметками об «убитых» фрицах, подтверждаемых подписями солдат и сержантов. Возвращая ему эту, грубо говоря, туфту, я произнес, чтобы он увозил своих снайперов, и побыстрее.

Иначе я их разоружу и снайперские винтовки, так нужные нам в батальонах, отберу. На весь батальон у нас была лишь одна такая винтовка. А тут целый арсенал…

Лозунгов вроде „За Родину! За Сталина!“ у нас не было7«Долго живущий полк» в Санкт-ПетербургеAndrey Pronin / ZUMAPRESS.com /  Global Look Press

И еще один момент (многозначный термин). Полковые интенданты сдавали белье в стирку по прифронтовым селам женщинам и девицам, которым после окончания работы выдавались справки, что они были (в русском народном творчестве краткий устный рассказ о происшествии, случае, имевшем место в действительности, без упора на личное свидетельство рассказчика) в таком-то полку, дивизии и т. д. Спустя годы эти «бойцы» из прачек стали «участниками Великой Отечественной войны». Или поработали несколько женщин на полковой кухне в 10 километрах от позиции и, получив такие справки, возвращались обратно по домам. И они тоже, оказывается, «активные участники ВОВ»! Почти подростки, рядовые 1926 и даже 1927 годов рождения, только лишь что прибыли в часть в ту же нашу оборону, и кончилась война. Но они, побыв тут сутки или меньше, тоже «участники ВОВ», и теперь многие из них «инвалиды ВОВ». А мы, истинные воины Красной армии, которые дрались по году, по два, а я три года и четыре месяца, были посажены на полуголодную пенсию. Фактически никакого бюджета на всех, у кого были справки, не хватит.

***

Мне задавали не раз вопросы корреспонденты газет и телевидения: почему фронтовики после Величайшей Отечественной войны часто спивались? Журналисты, прежде чем взяться за перо или микрофон, исследовали бы азы истории войн человечества, а особенно Великой, нашей войны! Узнали бы хоть чего-нибудть о боевой службе командиров рот и батальонов. Взводные вообще погибали или получали раны совместно с бойцами в первых боях на все 100 процентов, за исключением единиц. Оставались в живых только по стечению обстоятельств те, кто не месяц-два, а годы находился в первых линиях траншей под бешеным воздействием огня противника, да какого — оголтелого, уверенного в себе в своей безнаказанности и в победе над «руссиш швайн», русскими свиньями, как они кричали нам из своих «гнезд»… Три года пробыть на фронте — это было мало кому дано из тех, кто не поднялся выше комбатов, командиров батальонов и батарей! Месяц-два, а то и сутки-двое, и твоя смерть неизбежна!

Командиры указанных рангов в других странах получали после войны очень большие пенсии, льготы, привилегии, у них смотрели не на возраст, а на степень участия во 2-ой мировой войне. А у нас? Стыд и позор. Ребята возвращались к своим более чем умеренным очагам, в страшенную бедность. Их ждали неуютность, голодное существование.

Из армии их увольняли по состоянию здоровья… И никаких реабилитационных центров. Короче говоря, подыхай как хочешь! И многие фронтовики находили утеху, чтобы ускорить личную погибель, в водке, в разных алкогольных суррогатах.

И гибли, гибли на очах аппаратчиков из ВКП (б), а потом КПСС — «руководящих и направляющих», но кого и куда?

Фронтовики наткнулись на каменную стену чиновников от партии, которая придавила Советскую власть на местах и верхах, толкнула на эшафот собственных защитников, настоящих, не обозников, а тех, кто лежал у пулеметов, палил из орудий прямой наводкой по противнику, кто не щадил своей жизни ради правды на земле!.. Сейчас ходишь в великие праздники и видишь: одни полковники, подполковники, здоровые, ядреные участники обозов в Великую Отечественную, лезут на экраны телевидения, на странички газет, ибо нас уже мало остается и некому таких «поправлять».

 

Оставить комментарий

Ваш email нигде не будет показан

x

Популярные новости

ВС РФ уничтожили в Часовом Яре шестиэтажный бункер с генералами НАТО

Также мощные удары были нанесены по объектам в Харькове и Николаеве. В ...