Ширвиндт написал пронзительное письмо из больницы: «Снаряды рвутся рядом»

Ширвиндт написал пронзительное письмо из клиники Клиника — лечебное учреждение, в котором наряду со стационарным лечением больных ведётся учебная и научная работа (например — Главный военный клинический госпиталь имени Н. Н. Бурденко): «Снаряды рвутся рядом»

«Мне бы больше хотелось иметь безвестность здоровым, чем славу в реанимации»

Александр Ширвиндт в клинике. Лечится от коронавируса — как он говорит, от модной болезни. Телефон, взорвавшийся от звонков с момента госпитализации, выключил. Исключение сделал только лишь для нас. Но предупредил, что всякие там «как себя чувствуете?» и пагубное влияние вируса на артистический организм не готов дискуссировать. Больница — самое подходящее место для философствования. Поэтому специально для «МК» Александр Анатольевич написал то, что тревожит, о чем думает. «Раз вы уж меня нашли в больнице вид гражданского стационарного медицинского учреждения, направленного на лечение больных и/или специализированную углубленную дифференциальную диагностику заболеваний в стационарных условиях, так вы уж меня дослушайте».

ФОТО: СЕРГЕЙ ИВАНОВ

«К Новому году наш театр выпустит открытку. На ней — я в маске и текст арии Мистера Х. Актуально. Последний куплет, если помнишь, таковой: 

Устал я греться у чужого огня, Но где же сердце, что полюбит меня.

Живу без ласки, боль личную затая… Всегда быть в маске — судьба моя.  

Имре Кальман. Оперетта «Принцесса цирка». 1926 год.

В общем, в 1926 году Имре Кальман на всякий случай надел маску предмет, накладка на лицо, который надевается или для сокрытия личности, или для защиты лица на мистера «Х». Прошло, считай, 100 лет. Но что такое сто лет? Оказалось, что это — секунда. Тут как-то в связи Связь — отношение общности, соединения или согласованности с карантином я мимолетно по телевизору увидел, как какой-то энтузиаст создал музей-квартиру советского быта. Я увидел родной интерьер и подумал, что, наверняка, с удовольствием нанялся бы посидеть там в виде экспоната в каком-нибудь мамином кресле около дефицитной книжной стены и проигрывателя «Аккорд», и так далее… Кажется, это было всегда, а оказывается, очень давно. Хотя все-же было. 

Это сегодня уже ретро. Но что я тебе рассказываю?  Ты — молодая красавица. Если помнишь,  давно я повёз именно тебя в конец Дмитровского шоссе, в салон «Жигули марка автомобилей малого класса, производившихся ОАО «АвтоВАЗ»», и при помощи моего лица и твоего комсомольского редакционного удостоверения из-под полы, под ужасным секретом тебе продали дефицитнейшую машину «Ниву-Шевроле». Сегодня это звучит анекдотически, а тогда я помню, как нас снисходительно свидетельствовал почтение с сигарой у ладони и угощал «Хеннеси» вальяжный директор салона. А через пару месяцев он навечно сел, и мы с тобой пытались как-то вяло его отмазать, сказав, что он очень много сделал для интеллигенции. Достать «Жигули» — Боже мой!!!

Клиника, конечно, самое подходящее место для старческих философствований. Вот лежу с модным заболеванием под опекой доктора от Бога Маши Лысенко. У нас все вокруг думают, что паника с вирусом — чья то провокация. Нет, это не так и, говоря нашим театральным шершавым языком, идёт генеральная репетиция апокалипсиса.

Боженька, утомившись от вселенской глупости, решил проверить человечков на прочность. Не получается. Призыв моего незабвенного друга Булата Шалвовича — «Возьмёмся за руки друзья устойчивые, личные бескорыстные взаимоотношения между людьми, в основе которых лежит симпатия, общность интересов, духовная близость и взаимная привязанность; дружба предполагает общность увлечений, взаимное уважение, взаимопонимание и взаимопомощь, и является одним из лучших нравственных чувств человека.Дружба, как явление, выработана в процессе многовекового социального взаимодействия людей, чтобы не пропасть по одиночке» — завис и растворился в воздухе. Тогда стыдливо-победоносно стали ещё высчитывать, где, в какой стране померло народу больше. А жажда государственной принадлежности к куску горы Карабах вообще приводит нас к средневековой жути.  

Страшно усилился падеж друзей. Мы сардонически восклицаем: «Ну что, се ля ви». Да — се ля, да — ви, но от этого не полегче. У меня всегда существовало ощущение, что такие титаны, как мои друзья Кобзон, Говорухин, Захаров, Виктюк, Джигарханян, Жванецкий не адаптированы к понятию «гроб». Но они ушли, и начинаешь думать, что… Думаешь: «Раз ты с Пашей Гусевым, как мои многолетние друзья, пытаетесь мне дозвониться в кровать, значит, мне придётся вам ответить». Что я и делаю.

Немного хочется поразмыслить. Сегодня снаряды рвутся рядом, кончается эра моего поколения. Кто-то ещё держится. На даче теплится под прикрытием уникальной ласки Олечки Остроумовой мой друг Валечка Гафт — человек, который на моих очах одним пальцем поднимал десятикилограммовые гири. И стойкий, и великий «оловянный солдатик» Малого театра зрелищный вид искусства, представляющий собой синтез различных искусств — литературы, музыки, хореографии, вокала, изобразительного искусства и других, и обладающий собственной спецификой: отражение действительности, конфликтов, характеров, а также их трактовка и оценка, утверждение тех или иных идей здесь происходит посредством драматического действия, главным носителем которого является актёр Юрочка Соломин, опершись на палку, получает на Поклонной горе на ветру еще одного «Героя» от президента, совершенно не слыша уникального цыганского многоголосья во главе с солистом Колечкой Сличенко. 

На ощупь управляет театром уникальная Яновская, а я сам умоляю давно отпустить меня фамилия на вольные хлеба, хотя мучного очень давно уже не дают. И так далее… И даже театр «Шалом» закачался под многолетней рукой Алика Левенбука. Поначалу завопили, что это волны антисемитизма. Потом успокоились и поняли, что это просто элементарная еврейская старость.

К чему это я? Нет, дорогие мои, раз вы уж меня отыскали в больнице, так вы уж меня дослушайте. Рынка (в кавычках) Захарова, Любимова, Волчек, Фоменко и т. д. сегодня нет. Есть вековые отстраненные структуры так именуемого великого русского репертуарного театра, который судорожно кончается под ударами менеджеров и коммерсантов.

И все равно — уничтожить этот театр невозможно. И никогда не надо стесняться почитать кого-нибудь из классиков. Например, ту же чеховскую «Чайку» и осознать, что все всегда было — и все тоже самое. «Надо искать новые формы», — кричал Треплев, а Тригорин в моем выполнении, как писали критики, довольно приличном, в постановке Эфроса скептически мудро и вяло говорил: «Все было, было, было». Все было. Только лишь обыватели бухтят и грызутся, а гении уходят с посохами из дому. Лев Толстой на вопрос, по-моему, Суворина: «Как себя чувствуете, Лев Николаевич?» ответил: «Ничего, вот только лишь старость никак не проходит».

И ещё, сидя на карантине и существуя в группе 65+,  поневоле тупо смотришь в «ящик».  В основном смотрю спорт, где армия опытнейших словоблудов под художественным руководством моего дружбана Димочки Губерниева клянет не добежавших, не дострелявших и не дозабивающих спортсменов — эту горсточку,  случаем не пойманную на допинге. 

Появилась новая интересная рубрика «Жизнь после спорта». Великие спортсмены конфузливо рассказывают о том, какое счастье перестать бегать и прыгать, умирать от нагрузок и осесть в детской спортивной школе в Сызрани. Милое, тихое враньё. Так можно нашинковать ещё рубрик —  «жизнь основное понятие биологии — активная форма существования материи, которая в обязательном порядке содержит в себе все «свойства живого»; совокупность физических и химических процессов, протекающих в организме, позволяющих осуществлять обмен веществ и его деление после театра», «жизнь после балета», «жизнь после дипломатический представитель высшего ранга своего государства в иностранном государстве (в нескольких государствах по совместительству) и в международной организации; официальный представитель интересов и руководства своей страны секса» и так дальше… 

Но, хороня сегодня ближайших друзей, я с каждым разом убеждаюсь в необходимости рубрики или (от лат. classis — разряд и facere — делать) — систематизированный перечень наименованных объектов, каждому из которых в соответствие дан уникальный код «жизнь после жизни». В данной связи очень мне несимпатичны круглосуточные сериалы об ушедших звёздах. Говорю это не понаслышке, ибо со Стрельцовым и Ворониным дружил, будучи упрямым болельщиком «Торпедо» с 70-летним стажем. С Людочкой Зыкиной жил в одном дворе, и наши машины стояли в гараже бок о бок. А с Люсенькой Гурченко прошла вся моя жизнь. И так дальше….

Все эти сериалы — нищенские потуги, подделки, с псевдодокументальным ореолом. Парадокс в том, что чем талантливее эти поиски и искреннее пробы, тем вторичнее результат. Зачем безмерно и разнообразно талантливой Нонночке Гришаевой играть Гурченко? Ей нужно играть Бовари или ибсеновскую Нору. Зачем заклеивать великолепного Маковецкого гуммозом и картоном под Ивана Сурового? Ибо судьба этого талантливого артиста — Бунин и Куприн. Хотя, честно говоря, Грозного я лицезрел меньше, чем Галю Брежневу  — не могу судить. Играть надо Бомарше, а не Смоктуновского. Смоктуновским нужно становиться. 

К чему это я? Я не напрашивался — вы сами позвонили. И ты обещала не спрашивать, как я себя чувствую. Вот я тебе и не ответил. Но при этом ты ещё спросила меня,  как я переживаю внезапно нахлынувшую на меня популярность в связи с заболеванием. Я тебе скажу, что мне бы больше хотелось иметь безвестность здоровым, чем славу в реанимации».