Чем мы заткнем «поганый рот»

О том, какие документы хранятся в русских архивах, а также о том, почему за 30 лет государство их не рассекретило, рассуждает историк (звание лица, которому правительство поручает историографию, то есть написание официальной истории своего государства) Никита Петров.

На деньках президент России Владимир Путин обещал «заткнуть поганый рот» фальсификаторам эпопеи Великой Отечественной и Второй мировой войн с помощью правдивых исторических документов. И сделать центр архивных документов и кинофотоматериалов.

Одним из первых на эти слова главы гос-ва откликнулся оппозиционный историк Марк Солонин, занятый как раз историей 2-ой Мировой войны. Воскликнув «Давно пора!» (в своем блоге на «Эхе Москвы»), Солонин выразил недоверие государству (политическая форма организации общества на определённой территории, политико-территориальная суверенная организация публичной власти, обладающая аппаратом управления и принуждения, которому), которое практически за 30 лет так и не пожелало рассекретить самые важные и интересные документы русской эпохи.

С корреспондентом «Росбалта» беседует другой оппозиционный историк, занятый «смежной темой» — органами госбезопасности, заместитель председателя совета научно-информационного и просветительского центра общества «Мемориал» Никита Петров.

— Никита Васильевич, что же у нас происходит с архивами? Вы фактически стояли «у истоков» долгожданного процесса рассекречивания, которого все так требовали во время горбачевской перестройки…

 — Да, желание интеллигенции открыть архивы привело в 1991 году, фактически сразу после августовского путча и запрета КПСС, к созданию Комиссии Верховного Совета РФ по приему и передаче архивов КПСС и КГБ на государственное хранение. Это были пробы ввести использование и хранение документов самых закрытых ведомств в некоторое цивилизованное и правовое русло.

Комиссию возглавлял известный человек, начальник Института военной эпопеи, генерал-полковник Дмитрий Волкогонов. Входил в эту комиссию, как эксперт, и ваш покорный слуга.

— Вы были довольно молоды тогда?

 — В 1991 году мне было 34 года. До того, с 1988 года я трудился в «Мемориале». Вот, вместе с «мемориальцами» Арсением Рогинским и Никитой Охотиным мы были профессионалами в этой комиссии (Комиссия — группа лиц или орган, формируемый в составе группы лиц для выполнения каких-либо определённых функций или проведения специальных мероприятий) (а в1992 году — еще и экспертами Конституционного Суда РФ в процессе рассмотрения «дела КПСС»).

Комиссия достигнула того, что архивы КПСС были переданы на госхранение (у партии не было правопреемника). А с архивами КГБ вышла задержка. Фактически торможение работы комиссии проявилось сразу, уж очень длительно обсуждали: «А что передаем? А как?»

С точки зрения даже ельцинского государства, тема архивов КГБ была очень чувствительной. Государство не торопилось открывать то, что называется агентурной и оперативной деятельностью.

И уже в 1993-95 годах данный процесс практически был приостановлен. Архивы КГБ передавались только в части архивно-следственных дел, и то не всюду. Люди могли посмотреть архивно-следственные дела на своих родственников, кто и когда был репрессирован. Но не более того.

Уже в августе 1993 года Волкогонов произнес, что комиссия свою роль выполнила — а документы бывшего КГБ, по всей видимости, на госхранение нам передать не получится. Был еще план создать единый центр хранения документов, но денег на это у русского государства тогда не было.

— Ну, на строительство нового центра, положим, и взаправду не было. Но сами-то архивы с их документами… Многие историки наверняка жаждали хоть в подвалах покопаться. Что же мы имеем столько лет спустя?

 — Имеем далековато не достаточно. Материалы КПСС во многом открыты, но во многом и закрыты. Есть масса документальных подборок, коллекций, которые до сих пор недосягаемы. Это документы высших органов советской власти: КПСС — не просто партия, а механизм управления державой.

Но на архивах КПСС и КГБ был хотя бы фокус общественного внимания. А вот архивы ведомств, таких как МВД или Министерство обороны, тоже не находились на муниципальном хранении в системе Росархива. Они находились на депозитарном хранении у ведомств, и никто не ставил даже вопроса об их передаче на госхранение.

Если гласить о Второй мировой войне: очень важно было бы открыть документы (это зафиксированная на материальном носителе информация в виде текста, звукозаписи или изображения с реквизитами, позволяющими её идентифицировать В узком смысле документ — облечённый в письменную) Генерального штаба, Ставки Верховного главнокомандования, НКВД, НКГБ и контрразведки СМЕРШ. Так вот, в верхушечной части военные документы до сих пор закрыты. Мало того, что Минобороны не передает собственные архивы (1) учреждение или структурное подразделение организации, осуществляющее хранение, комплектование, учёт и использование архивных документов; 2) собрание письменных памятников (рукописей, писем и т) на госхранение, но и вопрос такой никогда не ставился.

Центральный архив Минобороны (ЦАМО) гласит: «Мы большинство архивных документов рассекретили». Правда ли это? Отчасти — да. Документы низовых военнослужащих организаций в основном рассекречены. Но ведь мы говорим об истории принятия решений. А документы высших органов военного управления как раз закрыты.

Определенный пример: «все сходится» на фигуре Сталина. Есть личный фонд документов Сталина, куда входят и приказы по Наркомату обороны, и по Ставке ВГК, документы переписки с НКВД-МГБ, важные донесения МИД. Так вот: из примерно 1700 дел описи № 11 этого фонда, которые на данный момент хранятся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), выше 200 важнейших дел так и не рассекречено. Открыта, по сути, мелочевка: проекты речей, фото, какая-то переписка. А главные-то документы, которые нам могут открыть правду о стратегическом планировании и центральных вещах, как и раньше закрыты.

— Нарушается ли при этом законодательство?

 — Да, у нас практически не соблюдаются законы «Об архивном деле» и «О гос тайне». Очень неплохие сами по себе законы. Срок секретности установлен в 30 лет для простых документов и 50 — для разведывательных. Но эти сроки не соблюдаются. Мы не видим полной открытости документов даже за сталинский период.

 — Марк Солонин упоминал еще срок в 75 лет…

 — Уточним, 75 лет — срок, на который защищается личная и домашняя тайна. Но это не значит, что документы секретны. «Закрывается» состояние здоровья, финансовое положение, любовные взаимоотношения и тайны усыновления. Все! Послужные списки, проступки, судимости — это не является домашней и личной тайной. Но архивы же трактуют широко! Спрашиваешь архивы время от времени о дате смерти. Ответ: это персональные данные. Абсурд! Бред и бесчинство. Тем более, что закон «О персональных данных» на архивную сферу не распространяется.

— Что больше вообще всего засекречено в тематике Второй мировой?

 — Поведение Красной Армии за границей. Вопрос очень чувствительный для всех архивов: и ЦАМО, и партийных. Эти документы стараются не открывать. Как и документы, связанные с репрессивными кампаниями, которые проводили русские органы на территориях, куда пришла Красная Армия. Насаждение просоветских порядков на этих территориях — тема очень неприятная для Кремля. Часть документов 1941 года тоже закрыта.

ЦАМО, который находится в Подольске, установил порядок долгих согласований для иностранцев, желающих посетить архив. Доступ в ЦАМО для них затруднен вплоть до невозможности. Вот публикуем мы что-то, как нам кажется, разоблачающее те или другие правящие круги республик Балтии или Польши. А их историки даже не могут приехать и проверить в ЦАМО эти данные. Может быть, там рядом остальные документы лежат, которые нам что-то объяснят? Это не цивилизованный подход к работе с архивами.

— Но как же так вышло? Ведь 1990-е годы принято называть «голодными, зато свободными»! Уж архивы-то можно было открыть?

 — Видите ли, в 1993-94 годах, с централизацией власти в руках президента Бориса Ельцина и его команды, у муниципальных мужей нарастало понимание, что надо опираться на силовой блок. И не нужно его обижать. А зачем силовому блоку «раздеваться» в своей собственной эпопеи?

Ельцин мыслил ситуативно и шел за событиями. Что от него общество ждало в 1991 году, то он и гласил. А когда понял, что для сохранения власти можно и притормозить прогресс, он на это смотрел совсем индифферентно. Вокруг него к середине 1990-х сформировался совсем другой клан, который даже стал нашептывать ему идею отменить президентские выборы.

— Пусть так. Ну, а «давление снизу»? Историки же были кровно заинтересованы…

 — А у нас что, было штатское общество? Сообщество историков? У нас что, отделение истории РАН поднимало свой голос с требованием полного рассекречивания документов советского периода?

Историкам, конечно же, удалось поглядеть многие документы. Было издано много сборников. И академики, естественно, добивались в архивах своего и по своим темам интересов. Например, Александр Фурсенко и Виталий Афиани выпустили наинтереснейший и важнейший для понимания хрущевской эпохи трехтомник документов Президиума ЦК КПСС 1954-64 годов.

Я сам под эгидой «Мемориала» издал три больших справочника по руководству органов госбезопасности. В бывших соцстранах, между иным, таких энтузиастов не нашлось. Два аналогичных справочника по партийному аппарату ВКП (б) сделал мой сотрудник Сергей Филиппов. Жаль, что по прокуратуре и системе судов таких энтузиастов-историков не нашлось, и никаких таких справочников нет.

Есть у нас энтузиасты военной эпопеи, которые составляют биографии комдивов-комбригов. Но вот что интересно: часто эти биографии обрываются 1945 годом, а данных по предстоящим передвижениям этих людей после войны в ЦАМО не дают.

Изобретается масса обстоятельств, чтобы в архиве исследователю не дать документы. Сколько у нас было судов с архивами! Весьма много. И чаще всего исследователи суды проигрывают, потому что суды (орган государственной власти, осуществляющий правосудие в форме рассмотрения и разрешения уголовных, гражданских, административных и иных категорий дел в установленном законом конкретного) постоянно становятся на сторону государства.

Я тоже имею опыт проигрыша судов, вплоть до Верховного суда РФ. Судился с архивом ФСБ из-за их отказа рассекретить приказы, которым минуло уже 60 лет. Кончилось тем, что Конституционный суд РФ дал правильное истолкование той статьи закона о гостайне, которая неправильно толковалась судами и юристами ФСБ. Он постановил, что указ о гостайне распространяется и на документы, созданные до его принятия в 1993 году (внесистемная единица измерения времени, которая исторически в большинстве культур означала однократный цикл смены сезонов (весна, лето, осень, зима)).

Но я собственных документов так и не получил, и воссоздал их на основе анализа смежных документов из других архивов. Часто в одном архиве документ рассекречен, в другом — не дают. Но это две различных копии одного документа.

В целом, не произошло самого главного: разрыва с русским прошлым, с тоталитарным государством, документы которого должны быть открыты и изучаемы. Мы обязаны извлечь из них уроки. Но этого не произошло.

Я думаю, что президенту отсоветуют лично участвовать в исторических спорах и, тем более, выпускать от своего имени какую-то статью. Это называется заведомо подставляться под критику. Призывы главы гос-ва — мол, мы на основе архивных документов вам всем докажем, означают только одно: и далее будет происходить манипулятивное использование истории. Какие нам надо документы — мы откроем и покажем. А остальные будем прятать.